Воскресенье, 22 декабря

[22.12.1991. *** Алма-атинская Декларация встречена в мире с осторожностью и сдержанным оптимизмом. Основные вопросы, на которые мир ожидает ответа от Содружества, – международные обязательства бывшего СССР и контроль над ядерными боеголовками. *** Предстоящее провозглашение независимости Боснии и Герцеговины, а также ожидаемое в январе признание республик Югославии со стороны Европейского сообщества приведет к окончательному краху попыток сохранить Югославскую федерацию, считают международные наблюдатели. *** В Москве около ноля, небольшой снег.]

Мою квартиру по традиции назначили штабом. Все уже собрались, а некоторые (например, Каха и каратисты Виталик с Валериком) уже заняли свои места в городе. Через полтора часа Наташа должна была встретиться с Танькой Савельевой и идти к Резеде. Все было готово, и оставалось ждать урочного часа.

И вдруг...

– Я не могу туда идти, – сказала Наташа тихо.

Я обернулся к ней. Я один, кажется, и услышал. Еще Дима, сидевший в другом конце комнаты, прочитал, наверно, по губам. Санька что-то энергично доказывал Сергею, оживленно спорили Петровы, Генка и еще кто-то курили на кухне...

Я сделал вид, что не расслышал, и переспросил.

– Я не могу туда идти, – повторила Наташа тихо, но внятно. – Просто не могу.

Я кивнул Диме, и он сел рядом с нами. Наташа обхватила за шею моего огромного медведя и молчала.

– Дима ведь будет с тобой, – начал я.

Но Наташа опустила голову и молчала. Мне вдруг показалось, что лучше оставить их вдвоем. Я ушел на кухню и вернулся минут через десять. Дима с Наташей сидели по разным углам комнаты. Санька по-прежнему спорил с Сергеем, к ним подключились Петровы. Никто еще ничего не заметил. Дима подошел ко мне и сказал:

– Она, конечно, пойдет, но мне ее настроение очень не нравится...

– То есть, она... она может, например, в случае чего броситься тебе на шею? – предположил я. Дима кивнул. – Но ведь это будет провал! Как же быть?

Санька, сразу начавший прислушиваться к нам, теперь перестал убеждать Сергея и повернулся ко мне. Наташа сидела, понурив голову и перебирая кончик косы...

Потом Дима еще что-то говорил ей; Санька объяснял мне, что как психолог он считает: отпускать Наташу нельзя, а то она и сама пострадает, и кассету мы не получим, и бумаги с фотографиями потеряем; Петровы подключились и стали уже думать, как нам перекроить весь план... Наконец я сказал Наташе:

– Ну, мы все обсудили. Ты не пойдешь к Резеде.

И мы продолжали спорить, кому же вручить бумаги и фотографии: Таньке Савельевой или Аллочке Макаровой, или вообще не передавать их Резеде, но тогда рушится весь план...

А с Наташей что-то происходило. Она то слушала нас, то словно бы уходила в себя, то порывалась что-то сказать и сама себя останавливала... И вдруг я услышал ее голос.

– Алик! – произнесла Наташа умоляюще.

Я повернулся к ней, но Санька дернул меня за руку, пытаясь перетащить на свою сторону: он считал, что Танька может объяснить отсутствие Наташи тем, что она еще не выздоровела, или чем-то еще, и что ей поверят, так как считают ее близкой подругой Наташи, и что сама Танька может отнести фотографии Резеде...

– Алик! – снова позвала Наташа, на этот раз уже требовательно.

Я отодвинул аккуратно Саньку и подошел к ней.

– Мы можем пойти на кухню? – спросила она.

– Конечно. Может, возьмем с собой Диму?

Дима мотнул головой, глазами подтверждая: “Делай так, как она говорит”.

Генка, Антоша и Махонин курили на кухне. Увидев нас, они почти без слов, сделав последние поспешные затяжки, потушили окурки и удалились. Я взглянул на Наташу вопросительно.

– Алик, – начала она, садясь на предложенный стул, в то время как я по привычке облокотился о холодильник. – Тебе было когда-нибудь по-настоящему страшно?

Я любого вопроса ждал и поэтому удивляться не стал, но задумался сильно. Что ей ответить? Какую-нибудь ерунду – неудобно, правду – надо еще вспомнить, а вспомню – и не захочется рассказывать...

– Я, когда был совсем маленький, однажды потерялся в большом магазине...

– Нет, нет, – прервала Наташа, – я не про это... не совсем про это. Тогда лучше так: когда тебе последний раз было по-настоящему страшно?

Видя мое замешательство, она вдруг задала другой вопрос, не имеющий никакого отношения к предыдущему. Или, возможно, имеющий прямое отношение...

– Алик, мы с тобой знакомы сколько лет?

– Девять, – ответил я машинально. – С первого класса. Точнее – восемь с половиной. Почти как у Феллини...

– И сколько лет дружим? По-настоящему?

– Ну, лет пять, наверно...

– И сколько еще будем дружить?

– Надеюсь, всегда, – ответил я, улыбнувшись.

– Вот поэтому ты должен ответить мне честно.

Мне и самому уже захотелось ответить ей честно. Но когда же, когда мне было страшно на самом деле? Человек склонен в деталях помнить моменты своих триумфов и начисто забывать минуты слабости, неудач и тем более унижений. Но что-то надо было вспомнить обязательно! “Бесстрашие = глупость”, – мелькало в голове сухой формулой. Я наполнил чайник и включил газ “ужасной” электрической зажигалкой, приоткрыл форточку и молча предложил Наташе пряник; она взяла, откусила кусочек и взглянула на меня не требовательно, но ожидающе. Наконец я выговорил:

– Когда Резеда с друзьями встретил тебя на лестнице, а мы с Генкой тебя искали. И нашел я.

Наташа закашлялась.

– Тебе было страшно?

– Да, я успел испугаться.

– А я совсем этого не заметила! – сообщила она, чуть подумав. – Ты это не выдумал?

– Нет. Все-таки их было трое, а я один. И главное – ты там была.

– И меня ты испугался больше всего? – улыбнулась Наташа с сочувствием.

– Можно сказать и так...

– Хорошо, что ты мне это рассказал. Я думаю, ты меня поймешь. Алик, я боюсь очень многого. Хочешь знать, чего? Например, я боюсь пауков, тараканов, мышей, крыс и особенно змей. Я боюсь темноты и высоты. Я страшно боюсь крови... “страшно боюсь” – это здорово, правда? Я боюсь всех врачей, а не только зубных; я боюсь сдавать кровь и... нет, уколов я не боюсь... но зато я боюсь выступлений перед публикой, экзаменов и даже немного контрольных, и еще многого другого. И всего этого мне бояться не стыдно. Ты понимаешь?

– Да. Ты девушка, ты должна бояться.

– Да, но дело не в этом... Помнишь, классе в пятом-шестом все девчонки увлекались альбомами-анкетами? И у меня была толстая тетрадь, в ней пятьдесят вопросов, и там был вопрос: “Чего вы больше всего боитесь?” И люди отвечали: “Остаться в одиночестве”, “потерять друзей” и так далее. Хотя некоторые и писали про крыс и пауков, и это ведь имелось в виду! Помнишь?

– Да. Я тогда написал: “Не придумать ответа на этот вопрос”.

– Ну вот, видишь, ты выкрутился. А получалось очень смешно: одни боятся крыс, а другие – потерять друзей. Я это все к тому, что бояться можно по-разному!

Я не перебивал ее, хотя уже все понял. Я смотрел на нее с изумлением, с восхищением и с любовью. А она продолжала:

– Знаешь, в чем отличие слов “бояться” и “струсить”? “Бояться” – “иметь страх”, а “струсить” – “поддаться страху”. Ты боялся тогда, на лестнице, но я этого не заметила, я даже не догадалась; я ведь подумала, что ты знал, что все ребята ушли с урока и где-то рядом, и только потом поняла: ты считал, что ты совсем один! Ты боялся, но ты себя не выдал и, значит, не струсил. А теперь подумай обо мне. Допустим, что я не пойду сейчас к Резеде. Понимаешь, после этого мне будет стыдно всю жизнь! Всю мою жизнь мне будет стыдно! Когда я думаю об этом, мне становится страшно уже по-настоящему. Как тем, кто боится потерять друзей и остаться в одиночестве. Поэтому я пойду сегодня к Резеде с фотографиями и бумагами. А те мои слова, что я не могу, – это просто минутная слабость, и больше ничего. Это ведь простительно, правда?

– Конечно, да. Конечно!

Я взял ее за руку и повел в комнату. Когда мы вошли, разговоры разом стихли, и все взоры устремились на нас. И в наступившей тишине я сказал:

– Мы действуем по прежнему плану. Наташа встречается с Савельевой и идет к Резеде.

Кто-то облегченно вздохнул, кто-то воскликнул: “Ну, что я тебе сказал?” – а Санька спросил громко:

– Ты ее уговорил?

– Нет, – ответил я честно. – Это она меня уговорила.

И в этом месте мне еще раз придется передать перо и бумагу другому человеку. Иначе не получается: ведь развязка наступила в квартире Резеды, а я оказался там уже тогда, когда все основные события совершились... ну, или почти все.

РАССКАЗ ДИМЫ

Я действительно не разделял восторга Алика по поводу нашего плана. Великолепным этот план не был. Он был просто хорошим, и поэтому сначала все развивалось строго по плану. А великолепным он не был, и поэтому потом все рассыпалось моментально.

Но план был естественным. При простом переборе вариантов большинство их по какой-то причине отбрасывалось, и в результате остался один. Его-то мы и приняли за основу. Да, это был неожиданный вариант, но, повторяю, единственный.

С Барковым мы успели познакомиться еще в больнице, ведь наши подруги лежали в одной палате. Мы сошлись и иногда общались на обратном пути до метро. Сегодня ему предстояло привести меня к Резеде как человека из его, Баркова, школы. На эту школу был собран такой же компромат (только поддельный), и теперь я якобы должен был удостовериться, что Наташа принесла все это Резеде. Две недели назад Баркова не рискнули “внедрить” к Резеде с такой же легендой, но тогда ситуация была иной: у Резеды хватило бы времени проверить, что ни в каких подделках-подставках эта школа не участвовала. А сейчас, за два дня, он этого сделать не успел бы. Вчера Резеда позвонил Алику и потребовал добавить к бумагам и этот компромат на школу Баркова. Уловка сработала.

Мы встретились с Барковым, как и было условлено, без десяти шесть. Он был мрачен. Я попробовал его разговорить, рассказал о Маше и Саньке, но он только покивал и молчал. Сказал только:

– Я свое дело сделал. А теперь хочу напиться.

Я намекнул ему с улыбкой, что это не слишком умно, да и опасно – кто знает, как все повернется. Но он снова кивнул и ничего не ответил.

Резеда открывал нам очень долго. Сначала он смотрел в глазок, потом приоткрыл дверь на цепочке и выспросил, нет ли кого-нибудь у нас за спиной, вглядываясь в полумрак лестничной клетки. Он очень боялся Лаврентьева и соблюдал все меры предосторожности, как и предупреждал Барков.

Барков представил меня Резеде, и мы поздравили его с днем рождения. Резеда отнесся ко мне без особого интереса. Своеобразие таких тусовок в том, что здесь нового человека весь вечер не рассматривают. Пришел – и хорошо, сам к себе внимания не требует – еще лучше. Знакомых лиц, к счастью, не было. Единственным человеком, которого ждали и который очень хорошо меня знал, был Грэг. Пару лет назад мне удалось попасть в его компанию по просьбе Алика (Грэг тогда собирался основательно напугать класс Алика, собравшийся в поход. Алик про это уже писал). Грэг сумел меня раскрыть, но не сразу. Он “охотился” за Наташей, а я как раз тогда с ней познакомился. Мне повезло больше, и Грэг, как сказано у Зощенко, “затаил некоторое хамство”. С тех пор он не оставил надежды добиться Наташиного расположения. Он и с Резедой сошелся поэтому, но не только: их школы выиграли от подделки документов, да еще они сыграли договорной матч между собой. Алик с друзьями начали собирать компромат, о чем в школах Грэга и Резеды стало известно. Резеда получил от своего директора персональное задание – этот самый компромат добыть и уничтожить. О Грэге мы этого не знаем, но можно предположить, что и он такое задание имел. В это самое время на Резеду вышел Лаврентьев. Ему нужно было уничтожить кассету, и он каким-то образом нашел Резеду – знающего Алика и держащего на него обиду. Резеда предложил Грэгу разработать план похищения. Взамен Лаврентьев устроил Резеде (и Грэгу?) “похищение Наташи” – прямо из школы, которое, правда, немного сорвалось. А Резеда и Грэг решили запись не уничтожать – до времени поберечь, а потом обменять на компромат. Наверно, они сразу, соглашаясь помочь Лаврентьеву, держали в уме такую возможность. И вот теперь подошло время обмена, и вдобавок к компромату они хотят, чтобы Наташа провела с ними вечер. Больше всего этого хочет Грэг, который теперь чувствует себя победителем.

Такую схему мы нарисовали с Аликом вчера, готовясь к сегодняшнему вечеру. И нам, в отличие от Грэга, еще рано было чувствовать себя победителями, хотя некоторые основания к этому были.

Резеда продолжал встречать гостей, заглядывая в глазок и приоткрывая дверь на цепочке. Наташи все не было, как не было и Грэга, и Резеда начинал волноваться. Впрочем, Наташа вместе с Танькой вскоре появились. Они просто опоздали, как это часто делают девчонки. Резеда являл собой само радушие, принимал пальто, провожал в комнату, знакомил с друзьями, а потом вдруг изменился в лице, взглянул на Наташу и произнес, прямо как Бестужев в “Гардемаринах”:

– Бумаги!

Наташа не стала прекословить, вынула из сумки папочку и протянула Резеде. Тот мигом извлек фотографии и документы, перебрал их несколько раз, перечитал, пересмотрел и отложил удовлетворенно, разве что не потирая руки. Вслед за Резедой и мы с Барковым “изучили” документы на “нашу” школу: нельзя было забывать о легенде. Кивнув Резеде, Барков сообщил ему, что все в порядке.

– Ну, а если все в порядке, то я хочу кассету, – сказала Наташа.

– Но ведь вечер еще не кончился, – запротестовал Резеда. – Ведь мы договорились, что ты будешь с нами весь вечер...

– А я и не собираюсь уходить. Я только прошу кассету.

– Кто тебя знает: получишь кассету и убежишь!

– Но разве я не твоя пленница? Разве ты не сможешь меня задержать, если захочешь?

Вот так: женская лесть, признание силы и превосходства, и от Резеды ничего не осталось. Он принес кассету, подозвал Наташу к магнитофону, и целую минуту они вдвоем (а в комнате было так шумно, что остальные ничего не услышали) наслаждались голосом завуча. После чего Резеда торжественно вручил кассету Наташе. И пригласил ее за стол.

Грэга не было, и без его подсказок Резеда успел уже совершить две грубые ошибки. Во-первых, нельзя было сразу отдавать кассету Наташе. Во-вторых, бумаги и фотографии надо было немедленно уничтожить. Порвать на несобираемые кусочки, сжечь в унитазе или утопить там же. Но Резеда ждал Грэга! И он ошибся. Это было самое тонкое место нашего плана. Тонкое в том смысле, что порваться могло именно здесь. Да, мы рассчитывали на эти ошибки Резеды. Мы-то ведь знали, что Грэг не придет! Знали почти наверняка.

Пора и объяснить наконец, что же случилось с Грэгом. Выйдя из дома в половине шестого, когда уже совсем стемнело, Грэг терпеливо дождался автобуса, вошел в него и не заметил даже, что на этой же остановке в этот же автобус в числе прочих вошли три молодых человека. (Или все-таки заметил? А, теперь уже не важно). И вышли они там же, где вышел Грэг – в пяти минутах от дома Резеды. И тут-то, на довольно-таки людной, хотя и темной, улице, эти трое подошли к Грэгу вплотную, и один из них обратился к нему с легким кавказским акцентом, назвав Грэга по имени. Думаю, Грэг сразу все понял (или не сразу? Не знаю. Никто его потом об этом не спрашивал). Незнакомцы предложили ему проявить благоразумие, не оказывать сопротивления и следовать, куда они скажут. Грэг в силу своего ума оказывать сопротивление не стал. Во-первых, незнакомцев было трое, во-вторых, говорили они спокойно, признаков волнения не выказывали, а были уверены в себе, и в-третьих, прохожие почему-то обходили их стороной. Грэга привели в какую-то квартиру в соседнем квартале, посадили в ванную комнату, дали кусок хлеба и несколько нестарых газет и очень вежливо попросили, все с тем же кавказским акцентом, немного подождать. Грэг даже не стал дергать ручку двери: будучи человеком смышленым, он понимал, что это бесполезное занятие. Вместо этого он пожевал хлеба, запил водой из-под крана и углубился в чтение газет. Было ли ему обидно? Да. Но не очень. Об этом мы поговорим позже.

Резеда немного беспокоился о Грэге. Но главный камень уже упал с его плеч. Получив документы, он тут же вернул себе прежнюю предупредительность, и Наташа даже чуть улыбнулась этим резким переменам в его настроении. Резеда, видно было, сильно нанервничался за последние дни, и вот теперь, когда бумаги и фотографии были у него, он мог немного расслабиться. Во всяком случае, он уже не бежал в прихожую при каждом звонке и не рассматривал пришедшего в глазок; открывали те, кто был ближе к двери.

И это было уже третьей ошибкой Резеды за вечер. Ошибкой, которой Лаврентьев и Котельник не замедлили воспользоваться. Словно бы только и ждали, когда придет Наташа...

Никто толком и не понял, как это произошло. Все уже сидели за столом, а правильнее сказать, вокруг стола, потому что стол был маленький, и вплотную к нему (так, чтобы локти можно было положить) не все уместились. Что-то ели и пили, о чем-то толковали. Вот еще одно свойство таких тусовок: здесь не ждут последнего гостя, чтобы сесть за стол, не мнутся нерешительно и не молчат первые полчаса-час, здесь веселье начинается сразу. Поэтому и на очередной звонок в дверь обратили мало внимания. Кто-то открыл, потом вдруг все начало стихать и спустя несколько секунд стихло совсем. На пороге комнаты стояли, нахально улыбаясь, два омерзительных субъекта, причем один из них был в черных очках, а второй весело помахивал пистолетом. Пистолет, кажется, был газовый, убить им, наверно, нельзя, ну а, скажем, лишить глаза – вполне возможно. Девушки побледнели, юноши, еще не успевшие опьянеть, начали переглядываться и искать достойный выход (из ситуации? или из квартиры?), но незваные гости быстро расставили всех по местам.

– Спокойно, друзья, – произнес Котельник. Вряд ли кто-нибудь из присутствующих, не исключая и Немца, мог похвастаться личной с ним дружбой, и поэтому первую фразу следовало рассматривать как вступительный реверанс. – Никому не советую делать резких движений – стреляем без предупреждения. Теперь к делу. Нам стало известно, что сегодня в этой квартире состоится обмен одной кассеты на какие-то фотографии. А ведь мы предупреждали, что эту запись надо уничтожить. Так?

Все молчали. Котельник и не ждал ответа: ему достаточно было производимого эффекта.

– Нам также стало известно, что кассету получит девушка с длинной красивой косой.

Он рассмотрел гостей женского пола и остановился на Наташе. Ни у кого не было такой косы, как у нее.

– У вас кассета, о которой идет речь? – вопросил Котельник учтиво.

– Да. Но я не могу вам ее отдать, – отвечала Наташа спокойно, только едва заметно побледнев.

– Не давал я ей никакой кассеты! – крикнул Резеда. – У меня вообще ее нет!

Котельник даже руки развел в стороны.

– А вот девушка утверждает, что кассета у нее... Вы бы хоть договорились заранее, как будете врать. А то очень не убедительно получается... Надеюсь, вы избавите меня от необходимости отнимать ее у вас силой? – наклонился он к Наташе.

– Вы мне угрожаете? Разве молодые люди за меня не заступятся?

– Нет, они за вас не заступятся. Потому что если они станут заступаться, то мы в них станем стрелять. Вы этого хотите? Ну что вы, не надо так подставлять своих друзей!

– Я не могу отдать вам кассету, – сказала Наташа.

– Хорошо. Тогда мы сейчас прострелим что-нибудь кому-нибудь из этих молодых людей. Скажем, вот этому. – И он навел пистолет на Баркова. – Что, не верите? Потом всю жизнь будете вспоминать! И корить себя за упрямство и нерассудительность!

– Берите! – воскликнула Наташа, вытаскивая кассету из сумочки и протягивая Котельнику едва заметно дрожащей рукой.

– Вот и отлично!

Котельник забрал у Лаврентьева пистолет, а тот мигом вставил кассету в плейер, оказавшийся под курткой (а верхней одежды они, надо заметить, не снимали, да и не разувались), приладил наушники и минуту, не больше, послушал запись. И удовлетворенно кивнул Котельнику, узнав знакомый с детства ласковый материнский голос.

– Ну вот, это та самая запись! – сообщил присутствующим Котельник. – А кто-то говорил, что ее здесь нет. И кажется, это был Резеда. Врал? Обманывал старших?

Резеда даже немного покраснел.

– Врунишка! – распинался Котельник. – Маленький противный обманщик! Надо бы тебя хорошенько наказать. При всех, примерно, чтоб никто больше... никогда... А кстати, копии у тебя нет? Наверняка ты себе ее переписал и еще куда-нибудь спрятал, а? Признавайся, дорогуша, не заставляй меня повышать голос.

– Послушайте, вы все-таки в моем доме, – пробормотал Резеда. – Будьте повежливее...

Видно было, он тут же пожалел о своей смелости. Но Котельник оставался спокоен.

– Малыш, мне твои девочки не нужны, честное слово. Ты перед ними себя показывай, но только без меня. Где другие кассеты? Ну, живее, живее!

– Других нет, – отвечал Резеда. – Вон все мои кассеты, на полке. Можете проверить.

– А и проверим, – охотно согласился Котельник. – Проверим, не побрезгуем. Даже вернем потом, будь спокоен. Ну, если только уж очень какая-нибудь музычка понравится...

И Котельник аккуратно сложил все кассеты Резеды в сумку.

– Все? – уточнил он. Резеда кивнул. – Ну вот, очень хорошо. А теперь дайте-ка взглянуть на фотографии, которые хотели менять на кассету. Нет, просто интересно, из-за чего весь сыр-бор!..

Резеда слабо кивнул в сторону тумбочки. Котельник взял папку, полистал бумажки, проглядел снимки, рассмотрел ручку, а потом как ни в чем не бывало убрал папку в свою сумку. И объяснил:

– Чтобы не было соблазна еще раз менять, верно? – Обомлевший Резеда ничего не отвечал, и остальные молчали. – И вот еще. Может быть, ты, дорогуша, все-таки нас обманул. Переписал кассету и спрятал ее где-нибудь в ванной комнате или на балконе... Ну вот, ты ее этому самому Метелкину все-таки не отдавай, договорились? Я уже предупреждал и еще раз предупреждаю. Если эта запись все-таки всплывет... я тебе, Резеда, не завидую. Очень бы не хотел тогда на твоем месте оказаться. Очень!

И с этими словами они проследовали в прихожую. Там Котельник обернулся и добавил в раскрытую дверь:

– И не надо за нами гнаться! Нет, правда, не надо: там внизу еще двое наших. Они вас могут побить. Не верите – выгляните в окно. Они там стоят, у самого подъезда.

А вот тут самодовольный Котельник ошибался. Не мог никто из присутствующих увидать в окно его друзей. Потому что их там не было. Они расслабились, а Котельник забыл объяснить им (или сам не знал? да скорее всего), что расслабляться-то никак нельзя! И где они теперь, никто не мог ответить определенно – но точно где-то далеко отсюда. А пятью минутами ранее они лежали у этого самого подъезда, только за углом, лицом в снег, а голос с кавказским акцентом объяснял им, в какое непростое, запутанное дело они ввязались и почему этого делать не стоило.

Выйдя из подъезда и не найдя своих друзей, Котельник и Лаврентьев не слишком заволновались. “Наверно, пошли за пивом”, – решили они. (Хотя какое может быть пиво в семь вечера в воскресенье! Где?!) Ну, может быть, пошли в какой-нибудь подъезд погреться (а почему тогда не в этот самый подъезд? по правде говоря, ни один из вариантов критики не выдерживал, и все-таки наши герои еще не волновались). Волноваться они начали, пройдя десять метров за угол дома. Не слишком близко, но в разных местах, и справа и слева, стояли и сидели какие-то молодые люди, причем они не обращали вроде бы внимания на Котельника с Лаврентьевым, они или болтали о чем-то, или курили, или читали газеты, и все-таки их было слишком много для этого времени суток и для этой погоды. Котельник остановился и остановил Лаврентьева, приглядываясь и прислушиваясь. Он хотел уже повернуться и благоразумно ретироваться другим путем, а Лаврентьев уже потянулся к карману, где лежал пистолет. И тут кто-то несильно хлопнул их по плечам. Лаврентьев хотел выхватить пистолет, но – не умел он этого делать, сноровки и тренировки не хватило, да и нечего уже было выхватывать: пистолетом его пребольно ткнули в спину.

Даже если Лаврентьев и не склонен был преувеличивать опасность, которую мог представлять газовый пистолет, соприкасающийся с позвоночником, общая диспозиция была предельна ясна и ему.

Их аккуратно развернули.

– Виталик, – представился один из незнакомцев.

– Валерик, – представился второй.

А третий не стал представляться. Вместо этого он с легким кавказским акцентом потребовал:

– Дай сумку, Котельник.

Тот не стал спорить. А более глупый Лаврентьев хотел, но обернулся и увидел, что молодые люди во всех концах двора отложили свои газеты, потушили папиросы и внимательно наблюдали за происходящим. И совершенно не хотели помочь Лаврентьеву и Котельнику. А, кажется, даже наоборот.

Тем временем кавказец бесцеремонно залез в сумку Котельника, поворошил кассеты, достал папку, проглядел, а потом вытряхнул все содержимое в свой пакет и вернул сумку Котельнику.

– А теперь мы вас обыщем, – сообщил он. – Вдруг у вас кассета в кармане, шакалы!

И моментально Виталик с Валериком вывернули им руки, а кавказец ловко обхлопал их по всем карманам – внешним и внутренним. Не забыл даже расстегнуть им куртки и поискать под свитерами. Не найдя ничего больше, он сделал знак своим спутникам, и те отпустили руки.

– Идите, подлецы, – сказал он. – И не надо больше приходить. Ты понял, Котельник?

Черные очки скрыли выражение глаз Котельника. Лаврентьев заикнулся было о пистолете, но его и слушать не стали. И они бесславно покинули двор Резеды, мысленно ругаясь и обещая отомстить. Кому? Ну, наверно, они догадались, кто же так несправедливо с ними поступил.

А в квартире Резеды царило уныние. Причем оно делилось на искреннее и не очень. Неискренно унывали три человека: Наташа, Барков и я. Потому что мы знали (или почти знали), что все идет по плану.

Тут самое время и рассказать о нашем плане. Перво-наперво надо было не допустить на этот вечер Грэга – единственного человека, который мог бы меня узнать. Ну а дальше предстояло решить, как поймать двух зайцев: кассету и бумаги. Теоретически имелось три варианта: не отдавать бумаги и выкрасть кассету; отдать бумаги, получить кассету и выкрасть бумаги; и наконец, отдать бумаги и выкрасть кассету вместе с бумагами. В том, что именно последний, странноватый вроде бы вариант и был реализован, есть своя изюминка. Но все-таки он был единственно возможным.

Теперь – как выкрасть. Допустим, ввалиться гурьбой к Резеде, всех напугать и забрать что нужно. Ну, а Резеда гурьбе дверь не откроет. Известно ведь, как он боится Лаврентьева. В глазок всех приходящих рассматривает. Успокоиться он может когда? Правильно, только когда бумаги уже будут у него. То есть кассета уже станет не нужна. Пусть тогда Лаврентьев с Котельником врываются и забирают кассету. Пять минут позора – и спокойная жизнь в дальнейшем. Хорошо, когда Наташа придет и отдаст бумаги (и получит кассету), можно попробовать проникнуть в квартиру. Конечно, бумаги будут у Резеды, но уничтожать их сразу он не станет – ведь он должен дождаться Грэга. А Грэга он, как известно, не дождется. Допустим, я или Барков можем открыть дверь в условленное время. А что дальше? Пистолета или ружья у нас нет. Ну, можно ворваться и пригрозить словами, произвести впечатление числом. А что тогда станет делать Резеда? К чему потянутся его руки? Судя по всем боевикам, к Наташе, которая уже здесь (иначе не получается!). “Не подходите, или я сделаю ей больно!” – закричит он. И гурьбе придется притормозить. Хорошо, в условленное время Наташа может выйти из комнаты. Или хотя бы отодвинуться от Резеды. И к чему тогда потянутся его руки? Верно, к бумагам. Чтобы порвать на мелкие части самые главные улики – фотографии с печатью и копию протокола – достаточно трех-пяти секунд. И ничего уже нельзя будет исправить! Скорее всего, Резеда и не подумает о Наташе, а сразу потянется к бумагам. И рассчитывать на его растерянность нельзя – слишком велик риск. И поэтому такой вариант приходится отложить.

А кто же еще может ворваться в квартиру Резеды? Ответ приходит сам собой. Конечно, Котельник и Лаврентьев! Они уже это делали у Савельева, да еще и с пистолетом! Тут уж бумаги рвать не станешь. Достаточно сказать: “Не рыпайся – стреляю!” – и никто лишний раз не пошевелится. Да и с другой стороны: зачем рвать бумаги, если Котельник пришел?! Он-то не станет их трогать, это всем понятно. Ему ничего не нужно, кроме кассеты. А кассета уже не нужна Резеде, если есть бумаги. И он (Резеда) будет сидеть смирно. И даже когда Котельник потянется к бумагам, Резеда не будет волноваться. Ведь он на все сто уверен, что Котельник не отдаст их Алику. И не понесет их в РОНО. А просто выбросит или, в крайнем случае, оставит на память. Ну, а если заволнуется все-таки Резеда, попробует дотянуться до папки раньше Котельника – тут и пистолетом можно махнуть. В общем, гарантия железная.

Ну а потом, когда Котельник и Лаврентьев покинут дом Резеды, тут и вовсе понятно, как надо поступить. Совершенно ясно, что по дороге от квартиры Резеды до входной двери (т.е. в лифте!) они не станут уничтожать кассету. Ломать и рвать пленку – пожалеют, а стереть – не успеют. А на выходе из подъезда можно уже и встретить. Неожиданность станет главным козырем, а превосходство в количестве и технике определит исход схватки. И кассета вместе с бумагами вернутся к нам.

Последний вопрос – как же заставить Котельника с Лаврентьевым действовать по нашему плану? – и вовсе не встанет. Ведь мы имеем такого потрясающего тройного агента, как Барков! Котельник ему доверяет. Значит, надо просто детально объяснить им, как действовать. Во-первых, дождаться прихода Наташи. (После этого Резеда расслабится, и Барков сумеет открыть дверь). Для подстраховки пристроиться за спиной у кого-нибудь из опаздывающих. Во-вторых, забрать кассету у Наташи (у девушки с длинной толстой косой). В-третьих, забрать папку с бумагами, потому что из-за этих бумаг у них все и случилось. А нет бумаг – нет и проблемы. Вот, собственно, и все.

На первый взгляд, шикарный план. На второй – единственный выполнимый. Да и то – со многими оговорками. Вдруг Котельник не послушает Баркова? Вдруг Резеда не сразу отдаст кассету Наташе, и Котельник ее (кассету) не найдет? Вдруг осторожный Резеда не расслабится с приходом Наташи, т.е. бумаг, и не откроет бандитам дверь? И наконец... Наконец, всегда может найтись человек умнее нас. Одним словом, оговорок много. Но если не рисковать – успеха, это уж точно, не добьешься.

И в квартире Резеды, на наших глазах, все прошло строго по плану. И во дворе, я не сомневался, тоже. И теперь нам оставалось только без потерь (живой силы) покинуть квартиру Резеды. Наташа уже прощупывала почву, уже закидывала удочку, сказав Резеде, что собирается уходить.

– Ты ведь обещала посидеть с нами до вечера, – возразил тот. В общем шуме их было плохо слышно, и я прислушивался или читал по губам.

– А ты обещал вернуть нам кассету, – парировала Наташа.

– Ну, ты сама все видела, – вздохнул Резеда. Подождал немного и добавил: – А кто говорит, что я ее тебе не верну?

Наташа выразительно повела бровью. Резеда, уже немного набравшийся, начал хорохориться.

– Ты думаешь, я испугался этих задохликов? Ты думаешь, они тут пушкой помахали, и я уже все, кончился? Закапывать уже можно? И что я им все кассеты отдал? Ты меня за дурака держишь?

– Успокойся и отдай мне кассету, – потребовала Наташа.

Вторая кассета не была нужна, но Наташа имела строгие инструкции: никак не выдать, что кассета и бумаги уже у Алика. Незачем Резеде знать, что завтра бумаги окажутся-таки на совещании в РОНО. Котельник ему этого не расскажет (не станет ведь звонить ограбленному им Резеде и жаловаться, что его тоже ограбили). А больше узнать неоткуда. Вот и хорошо, не успеют совсем ничего предпринять.

– Позже отдам, – ответил Резеда. – Когда Грэг придет. Он уж очень хотел тебя видеть.

Резеда уже звонил Грэгу домой, но там ответили, что он ушел. Ушел давно, но еще не пришел – в этом была некоторая загадка, и Резеда вслух удивлялся, куда это мог запропаститься Грэг.

Вечеринка продолжалась. Свежей “Металликой” шумел магнитофон; впрочем, это было радио: кассет у Резеды не осталось. Гости ели и пили, выходили покурить на балкон, горячо спорили или мирно беседовали за жизнь. Барков успешно продвигался к своей цели: забыть о Вике и обо всем на свете заодно. Ему подливали, и он пил, ел же неохотно и мало. Подумалось: не сболтнул бы чего-нибудь ненароком.

Наташа держалась молодцом. Стараясь не выдать нашего знакомства, совсем на меня не смотрела. Болтала с Танькой и еще с какой-то девчонкой и парнем. Я начал ревновать и уже смотрел на нее не отрываясь, но она так ни разу не ответила мне взглядом.