– Все ты понял! Ни от какого мы не от Макса, а мы от того парня, у которого вы в парке отобрали кассету! Где ты был полпятого позавчера?
– Дома, – быстро ответил Юрик.
– Да? Точно? А два человека видели тебя в парке! Так что не отвертишься! Ты Юрик?
– Юрик...
– Это ты? – Генка сунул ему в лицо фотографию.
– Это? Я... Подождите, так вы из 781-й? Это мы с вами тогда играли?
– С нами, с нами. Говори, где кассета. И побыстрее, пока мы добрые!
– Да какая кассета? Меня полпятого в парке не было... Я позавчера весь день дома был...
– Это мы уже слышали! Быстро говори, где кассета, или я тебе...
– Да вы что, бестолковые? Я же говорю, я никакой кассеты не знаю, в парке меня не было, и идите, откуда пришли!
– Слушай, ты, придурок, – Генка схватил его за грудки, вытащил из квартиры и захлопнул дверь, – если ты через десять секунд не скажешь, где кассета, ты долго – очень долго – будешь об этом жалеть...
– ...Милиция!!! – вдруг завопил Юрик истошным голосом. – Убивают!!!
– Дурак, что ли? – удивленно спросил Гена.
– Помогите!!! – повторил Юрик. – Милиция!!!
Я думал, сейчас все двери на этаже пооткрываются – но нет, должно быть, соседи смотрели телевизор. Впрочем, одна дверь все-таки открылась – та, которую Генка только что захлопнул. Тому, кто появился на пороге, дверная коробка была явно мала. Чтобы выйти, ему приходилось не только нагибаться, но и, как выяснилось, поворачиваться боком. Но для такого случая он не поленился проделать эту процедуру.
– Пап, вызывай милицию! – послышался жалобный голос Юрика. – Это хулиганы! Я им случайно открыл, я думал – они от Макса!
– А чего милиция? – возразил папа густым басом. – Мы сейчас их сами прогоним. – И не успел Генка опомниться, как две здоровенные руки схватили его за плечи, слегка подтолкнули, и он полетел вниз по лестнице. Я собирался дать сдачи негодяю, но он не стал этого дожидаться, и я отправился догонять Генку. Было очень обидно.
– И не приходите больше! – пропел Юрик удивительно мерзким голосом. – А то мы вам еще раз вломим – вообще уползать будете!
Генка вскочил, в два прыжка преодолел пролет, но дверь уже была закрыта. Он с размаху дал по ней ногой, а потом долго прыгал на оставшейся – не подумал, что дверь железная.
– У, козлы, – говорил он, – испугались! Спрятались за дверкой! Ничего, я вас еще поймаю! Будете, блин, прощения просить, придурки!
Подозреваю, что соседи наблюдали сцену в дверные глазки.
– Теперь давай решим, что мы будем ребятам рассказывать, а что нет, – сказал я, когда мы шли домой по вечерней улице, причем Генка хромал, а я тер ушибленный локоть. – Они ведь спросят нас, как дела.
– Ничего не будем, – ответил Генка. – У, гады, – он погрозил кулаком в направлении дома номер двенадцать, корпус один (квартиры 98, я полагаю), – я до вас доберусь! Пельмень толстопузый, оплывший, ты еще снег будешь кушать!
– Как же ничего?– спросил я. – Значит, мы Юрика этого, поганца, не нашли?
– Ну, скажем, что нашли.
– И что мы дальше стали делать? Пошли к нему?
– Да, к нему, к козлу, пошли.
– И что? Он нам сказал, что у него кассеты нет?
– Да, и в парке его не было, гада.
– И мы ушли?
– Да, ушли.
– А над нами смеяться не будут?
– Ну, не рассказывать же нам, что нас чуть с лестницы не спустили! – “Чуть не спустили” – это он хорошо сказал.
– Но ведь действительно глупо получилось!
– Глупо, – пробурчал Генка.
– Но мы тоже хороши. Зачем было руки распускать?
– Не надо было, – согласился Генка. Он уже пришел в себя, раз способен был трезво смотреть на вещи. Саня – тот бы целый день переживал. Хорошо, что мы его с собой не взяли.
– А вообще, тебе это все странным не кажется? – спросил я.
– Что именно?
– Ну, как он себя вел. Ты ведь ему поверил, а? Вначале, когда он про кассету начал, что она у Толика?
– Да, я и подумать не мог, что он не про нашу кассету говорит.
– Ну, а ты бы так сыграл?
– Не знаю. Нет, наверно.
– Тебе не кажется, что он вел себя естественно?
– Ну... По-моему, как раз, он переиграл. Что-то я не верю, что можно так бояться какого-то Макса, у которого кассеты берешь. Тогда или брать не надо, или...
– И что дальше будем делать?
– Предлагаю подождать до завтра. Поговорим с Санькой, с Петровыми, что-нибудь придумаем.
Вечером позвонил Дима – звал приехать к нему завтра. Сказал, что пригласил еще Сергея, Саньку с Машей и Наташу. Я вдруг понял, что именно с Димой мне очень хочется поговорить о кассете.
[28.11.1991. *** Подходит к концу следствие по делу ГКЧП. Уже предъявлены обвинения Янаеву, Стародубцеву и Лукьянову. *** Вчерашнее интервью министра внешних сношений СССР Э. Шеварднадзе японскому агентству Киодо Цусин, в котором он не исключил возможности нового консервативного переворота в Советском Союзе, потрясло мировые биржи. Курс доллара резко повысился по отношению ко всем европейским валютам и йене. *** В Москве +2°С, влажность 94%.]
Санька совсем расклеился.
– Грипп, наверно, – объяснил он. – У нас в семье все болеют.
А тут еще вздумали делать ремонт в школе (в каникулы, конечно, этим нельзя было заняться). Как назло, у Сани была аллергия на краску. Теперь на него и смотреть было жалко, не то что обсуждать с ним вчерашние события.
На второй перемене Федькин сообщил нам, что ему вчера домой звонили от Резеды.
– Сказали, что на третьем уроке будут ждать меня внизу. Сказали, чтобы я с урока ушел и негативы им принес.
– Ну, а ты?
– Сказал, что принесу. А еще они сказали, что если я Метелкину расскажу, то мне мало не покажется. – Федькин весь светился.
– Но ты ведь нам и не рассказывал ничего?
– Конечно.
– Молодец. А фотографии нам напечатал?
– А как же? Неужели бы я без этого им негативы отдал?
– Ну, парень, ты просто герой! – сказал Генка. – Когда все кончится, мы тебя к ордену представим.
Оля в этот день не пришла (заболела, должно быть, – грипп свирепствовал в Москве), и поэтому от моей затеи – заснять момент передачи негативов – пришлось отказаться. На третьей перемене Федькин сообщил, что все прошло, как и было условлено. Удар по самолюбию, конечно, болезненный – какие-то люди хозяйничают в нашей школе – но мы, как я уже говорил, решили в этом случае не вмешиваться.
Санька вышел на улицу отдышаться.
– Меня тошнит от этой краски, – сказал он. – Что-то совсем плохо.
– Хилый ты какой-то, – попытался пошутить Генка, но Маша, которая выскочила за Санькой, тут же налетела на него как коршун:
– Да ты что говоришь! У него же аллергия на краску! Человек еле на ногах стоит! Надо соображать немного, а потом говорить!.. Санечка, иди домой, не мучайся, – попросила она, беря его за руку.
– Конечно, – поддержал ее я. – К чему это геройство? Пойди домой и ложись в кровать. Мы тебя проводим, если надо.
– А математика? – засомневался Санька. – Мария ведь меня на алгебре видела. Она предупреждала, что будет самостоятельная на геометрии. Как же я уйду?
– Здоровье дороже, – произнесла Маша банальную фразу, но она-то и убедила окончательно Саньку. Маша вызвалась его проводить и не хотела слушать никаких отговорок с упором на математику.
А Мария Ивановна своих обещаний не забывала.
– Сейчас проверим домашнее задание, – сказала она, – и разберем примеры, которые не получились. А в конце урока дам на пятнадцать минут самостоятельную.
Когда медсестра Нина появилась на пороге кабинета, Мария Ивановна проверяла домашнее задание. Отвечала Наташа.
– А 126-й номер ты решила? – спрашивала Мария Ивановна, глядя на Наташу поверх очков. Вопрос, скорее всего, был риторический, потому что 126-й номер не решил никто в классе. – А 125-й? – Оказалось, что и 125-й номер Наташа не решила. Я-то знал, в чем дело: вчера она очень устала на курсах (мы с Генкой ее встречали у метро) и поэтому успела приготовить только биологию. Но для ученика десятого класса это, конечно, не оправдание. К тому же, этого нельзя объяснить учителю математики, потому что для учителя математики не существует другого предмета, кроме математики.
– Ты, Александрова, не хочешь учиться, и это для тебя может плохо окончиться, – предупредила Мария Ивановна. И в этот момент в кабинет вошла Нина.
Надо сказать, что в последнее время ее появление перестало ассоциироваться с неизбежными неприятностями вроде вызова к зубному, так как ей приходилось заниматься переводом медицинских карт из детской поликлиники во взрослую, каковой процесс никак не обходился без потери этих карт по дороге и последующего выяснения деталей с самими владельцами карт, то есть с нами. Но сейчас, вне всякого сомнения, Нина пришла не за этим. Она как-то по-особенному, плотоядно улыбалась, а в руке держала бумажку с фамилиями выбранных жертв.
– Это десятый “В”? – уточнила она и, получив от Марии Ивановны утвердительный ответ, приступила к делу: – Можно у вас двух человек?
– Можно, – ответила Мария Ивановна. – Только верните их через пятнадцать минут.
Невероятная тишина воцарилась в классе, все обратились в слух и зрение. Думаю, Марии Ивановне никогда не удавалось добиться такого внимания. Еще бы: у нее ведь не было такого дисциплинирующего фактора, как бормашина! Впрочем, были люди, которые почти не волновались. Например, девушка без слабостей Вика Авдеева. Хотя ей бы следовало дрожать больше всех: она была первой по списку и начинали обычно с нее. Но она была совершенно спокойна; только пальцы, которыми она впилась в парту, немного побелели. Или вот Генка – он тоже был спокоен; правда, никак не мог попасть ручкой в колпачок.
Нина еще раз пригляделась к бумажке, чтобы не ошибиться с фамилиями, и совершенно безразличным голосом произнесла:
– Александрова и Калинич.
Иногда приходится переносить и такие удары судьбы. Даже Мария Ивановна одобрила выбор Нины.
– Калинич почему-то нет, возможно, опаздывает, – сказала она, – а Александрову возьмите и хорошенько полечите, потому что она не хочет делать домашнее задание!
Всем стало жаль Наташу. Еще десять секунд назад нам никого не было жаль, но теперь мы сочувствовали ей, даже не задумываясь, что запросто могли оказаться на ее месте. “Вот не повезло человеку”, – думали мы.
А я не переставал восхищаться Наташей. Она и в такие моменты могла выглядеть безупречно! Как она встала, как прошла между рядами – не быстро и не медленно, а так, как надо, как бросила прощальный взгляд на класс, как закрыла за собой дверь! Нет, она была неподражаема.
Урок продолжался, а я все думал о Наташе. Как она там, одна, и без Маши, которой так неожиданно удалось спастись... Вы верите в интуицию? Я верю, хотя бы потому, что ощущаю несовершенство известных органов чувств. Разве они могут передать всю информацию о предмете? Ведь я видел медсестру собственными глазами; слышал, кого она вызывала; мог ущипнуть себя за руку, чтобы убедиться, что не сплю; не было ни запаха огня, ни вкуса горечи, следовательно, нет никаких причин волноваться. Тогда почему мне сразу же почудилось, что тут что-то не так?! И почему сейчас мне так хочется пойти и проверить, что с ней все в порядке?!
Мы с Генкой взглянули друг на друга одновременно. И руки подняли тоже одновременно. Но Мария Ивановна сначала заметила меня.
– Что тебе, Метелкин?
– Можно выйти?
– Можно. А ты, Васильков?
– И я тоже.
– А ты подожди, пока вернется Метелкин.
Никак не могу понять, чего боятся учителя! Что, если двое одновременно хотят выйти, то они обязательно... нет, не понимаю.
Ну, один так один. Я вышел из кабинета и начал спускаться по лестнице. Я не сомневался, что Наташа у зубного врача. Хотя Нина работала и в медицинском, но туда обычно вызывают всем классом, а к зубному – как раз по двое или по трое.
За дверью кабинета слышался звук работающей бормашины. Я отошел в раздумье и стоял так минуты две... пока не увидел бегущего Генку. Что удивительно, на плече у него было две сумки – его и моя.
– Все, – выдохнул он. – Самостоятельной не будет. – И уставился на меня.
Интересно, чего он от меня ожидал: что я упаду в обморок, или постучу по его голове, или скажу: “Я так и думал”? Не люблю информационных предложений, рассчитанных на вопрос собеседника. (“Что это ты мастеришь?”–“Да вот, хлывунок”.–“Хлывунок? А что это?”– “Да, это просто маленький хлывун”).
– Почему? – спросил я.
Оказалось, что как только я ушел, Мария Ивановна решила проверить наличие личного состава и выяснила, что по сравнению с первым уроком не хватает Саньки и Маши. Она, недолго думая и не слушая Генкиных объяснений, поставила обоим двойки за самостоятельную. Тогда ребята просто встали и ушли из класса.
– Все? – уточнил я.
– Юля с подругами осталась. Ну, от них больше ждать нечего. – Генка протянул мне мою сумку. – А Наташа где?
– У зубного.
– Как она там?
– Не знаю, я не заглядывал.
– Почему?
– А тебе было бы приятно, если бы на тебя в этом кресле смотрели?
– Ты прав. Тогда пошли.
– Куда?
– Ну, что у нас после математики? Я что-то не помню.
– И я не помню. Сегодня, вообще, какой день? – Кажется, я не выспался.
– Четверг, – ответил Гена.
Да, сегодня четверг. Теперь я вспомнил. Теперь я это точно знал. Сегодня четверг. Зубной врач работает по понедельникам, средам и пятницам.
В один миг я оказался у двери зубного кабинета, распахнул ее настежь и получил возможность понаблюдать за двумя рабочими, буравившими стену дрелью. Общешкольный ремонт не обошел стороной и зубной кабинет – что в этом удивительного? Но перепутать дрель и бормашину! Я готов был провалиться сквозь землю. Конечно, оба инструмента используют сверла, которые вращаются под действием мотора, который в свою очередь шумит... Но зубы и стена!!!
Впрочем, переживать было некогда. Я толкнул дверь медицинского кабинета. Нина вопросительно посмотрела на меня. Кроме нее, в кабинете никого не было.
– Извините, – быстро сказал я и закрыл дверь. Генка оглядывался по сторонам. – Ты – по той лестнице, я – по этой, – скомандовал я. Генка бросился бегом через холл. Через секунду я уже корил себя за очередную глупость: зачем же проверять ту лестницу, по которой Генка только что спустился! Но поскольку через секунду я уже бежал по своей лестнице, возвращать его было поздно. А еще через мгновение я услышал Наташин голос.
– У меня сейчас контрольная по геометрии, – говорила она. – Так что я никуда с вами не пойду. И вообще, отложим этот разговор.
Я поднялся еще на три ступеньки и увидел Резеду, Хохла, Вершка и Наташу рядом с ними.
– Как раз сейчас подходящее время, – возразил Резеда.
– И место, – вставил Хохол.
– Да, и место. Единственное место, где нам не мешает Метелкин.
Я сделал еще один шаг, и они увидели меня. Возможно, этот последний шаг был лишним. Возможно, следовало отложить свое эффектное появление хотя бы до того момента, когда вернется Гена. Они ведь не пристают к ней, а только разговаривают... Впрочем, это уже бесполезные рассуждения. Может, и хорошо, что я не стал все взвешивать.
Я поднялся еще на один пролет и оказался рядом с ними. Все четверо уставились на меня с неповторимыми выражениями на лицах. Резеда, по-моему, хотел что-то сказать, но не мог справиться с опавшей челюстью.
– Иди на урок, – сказал я Наташе. – На следующий, этого уже не будет. А мы пока с ребятами поговорим.
Наташа сделала шаг в сторону лестницы и остановилась, тревожно глядя на меня.
– Иди на физику. – Я приложил все усилия для того, чтобы моя улыбка не выглядела жалкой. – С геометрии все ушли, а Катя, наверно, взяла твою сумку.
– Как это – иди? – опомнился наконец Резеда. – Мы еще не закончили разговаривать. Это ты иди и нам не мешай.
– Давай, пока цел, – добавил Вершок. – И больше не возвращайся. – Где-то я это уже слышал недавно. Ах да, вчера, на седьмом этаже, дом двенадцать.
– Нет, ребята, это вы идите, – сказал я. – Я здесь у себя дома, а вы – у меня в гостях. Вот и не забывайте об этом. И не грубите.
– По морде ему дать, что ли? – предложил Хохол.
– А что его бить? – возразил Резеда. – Тем более на глазах у дамы. Вдруг он заплачет? Уходи, Метелкин, – повторил он. – По-хорошему тебя прошу.
– Нет, ребята, вы меня не поняли, – отвечал бесстрашный Алик. – Я у себя дома, и я здесь буду решать, куда мне идти, а куда не идти. Если вы до сих пор этого не поняли, то я могу только сожалеть о ваших умственных способностях.
– Не, он мне надоел, – сказал Хохол. – Щас я ему врежу.
“Второй день подряд, – успел подумать я. – Это слишком”. В пятом классе Каха звал нас записаться в секцию бокса. Виталик с Валериком пошли. А мы с Генкой выбрали лыжи. Возможно, на сегодняшний день это главная ошибка моей жизни.
– Ребята, ну что вы! – Наташа начала за меня заступаться. Это было невыносимо. – Алик, пойдем отсюда. Пойдем, я тебя прошу.
– Наташа, дорогая, иди, я догоню тебя через две минуты.
– Это если ты пойдешь вниз! – захохотал Резеда. – Тогда он догонит тебя даже быстрее!
Быть побитым на глазах у Наташи, да не где-нибудь, а в собственной школе, – это не могло бы присниться мне в самом кошмарном сне. И Генка, небось, не вернется, пока не пройдет противоположную лестницу с первого этажа по пятый. Еще, наверно, заглянет в кабинет английского и скажет завучу, что он больше не будет. За это время я десять раз успею забыть о больной коленке, потому что болеть теперь будет что-нибудь другое... лицо, например, или почки... одно успокаивает, в таких случаях бьют не по коленке, это ведь не футбол... хотя кто их знает, эти сволочи могут помнить о моей травме и захотят ее усугубить... Ты хоть сейчас-то не хромал, пока на их глазах по лестнице поднимался?.. А, точно, ковылял, как подстреленная утка, дурачок. Ну, сам послал Генку на ту лестницу, сам теперь и выкручивайся. И чего тебе, герой, не сиделось на математике!.. куда тебя понесло!.. интуиция, интуиция...
А Хохол тем временем приблизился на достаточное расстояние. И тут я заметил, что он смотрит не на меня, а куда-то поверх моей головы. Это, конечно, была детская уловка, и я никогда не поддался бы на нее, однако, Резеда с Вершком смотрели туда же. И я тоже обернулся.
Наверху, на пролет выше, скрестив руки на груди, стоял Сергей. Он был спокоен и невозмутим не больше, но и не меньше, чем обычно. Впрочем, любой был бы спокоен, если бы за его спиной стояли еще десять человек.
Резеда сразу как-то поскучнел. И желания продолжать начатую беседу у него заметно поубавилось.
– В другой раз поговорим, – сказал он, направляясь к лестнице. – Что за школа такая – всем классом уроки прогуливают...
Однако, столь же неожиданно подобное желание появилось у меня.
– Ну, почему потом, – возразил я. – Нам и сейчас никто не мешает.
– А что, есть о чем разговаривать? – спросил Резеда, глядя в сторону выхода.
– Конечно! Тебе ведь тогда, после матча, было о чем? Ты говорил, что пенальти не было. А ты парень, правила вообще читал? Там написано, что по всем игровым моментам решение принимает судья, и решение окончательное! А судья решил, что пенальти был. Значит, он был!
– Не было пенальти, – мрачно проговорил Резеда. – Это даже у вас в стенгазете было написано.
– А, так ты и стенгазету нашу читал? – Кажется, мне удалось изобразить нешуточное удивление. – Подожди, так может, это и фотографии ты вырвал?! На которых этот бугай здоровый?!
– Ну так, – усмехнулся Резеда. – Он там плохо получился. А ты не знал, что это мы? Я думал, ты знал. – Я тоже думал, что я знал. Я просто от тебя это хотел услышать.
– Что ж ты думаешь, – продолжал я, – мы еще таких фотографий не найдем? Мы ведь знаем парня, который снимал. Попросим его, он нам еще напечатает.
– Боюсь, у вас ничего не выйдет.
– Это почему же?
– Потому что мы тоже этого парня знаем. Мы его попросили нам негативы отдать.
– И что, он согласился?!
– Да он уже отдал! – радостно сообщил Резеда. – Сегодня, на прошлом уроке.
– Так вот зачем вы пришли! Черт, а нам он и не сказал ничего...
– Еще бы он вам сказал! – засмеялся Резеда. – Мы ему объяснили, что с ним будет, если он вам расскажет!
– Подождите, – вмешался Сергей. – Если он вам негативы сегодня отдал, то они у вас и сейчас с собой? Алик, давай-ка мы их отберем. – И он начал неспеша спускаться к нам.
Резеда действовал быстрее. Он молниеносно достал из кармана фотопленку, разорвал на мелкие части, разбросал по полу и развел руки в стороны, как матерый фокусник.
– Теперь у вас ничего на нас нет! – сказал он, счастливо улыбаясь. – Мы сегодня с утра еще вашу одноклассницу проведали, ну эту, с фотоаппаратом. Барышня нам тоже пленочки отдала! А в других играх этот парень не играл! А в протоколе не его фамилия, а одного очкарика, который не знает, какого цвета мяч футбольный. Но зато он в нашем классе учится! Так что мы чисты, Метелкин!
– Черт, как же мы так! – воскликнул я. – Мы же теперь ничего не докажем! Фотография – это единственная улика! – Я еле сдерживал смех. Если бы я знал, как все повернется, мне бы не было так весело. И следующую фразу Резеды я тогда совсем не понял...
– И вот что, Метелкин, – сказал Резеда. – Если ты нам сейчас тут комедию ломаешь, если у тебя фотографии все-таки остались... Так вот, знай: сам принесешь. Как миленький.
Это была уже неслыханная наглость, на которую следовало отвечать не словами, а делами. Не знаю, что подтолкнуло его к такому в высшей степени странному заявлению, странному и неуместному... может быть, он почувствовал, что бить все-таки будут, и решил, что пропадать, так с музыкой... А может, хотел просто поторопить события, приблизить развязку: как говорится, пять минут позора – и домой...
Резеду мы побили, но несильно и небольно. Так, скорее, потолкались. Вроде, несолидно: их трое, а нас вон сколько. С другой стороны, сам пришел – сам виноват, не отпускать же просто так. И грубит еще... И мы ограничились небольшой потасовкой, попутно попросив не приставать больше к Наташе.
Гораздо сильнее, чем Резеда, меня интересовали подробности срыва математики.
– А какие подробности? – удивился Сергей. – Она поставила двойки, мы встали и ушли. Вот и все.
– Ну, а кто первый встал? Кто-то же должен был встать первым?
Ваня и Веня переглянулись.
– Не знаю, кто был первым, – сказал Ваня. – Мы одновременно встали.
– А Мария что?
– Говорила: “Одумайтесь!”. Но мы не захотели.
– Молодцы, – похвалил я, отмечая про себя, как вовремя это все случилось. Даже подумать страшно, что было бы, если бы они не ушли с урока и не оказались сейчас здесь... – А почему Юля с подругами остались?
– Не знаю, это их дело. Мы не заставляли никого.
И правда, почему они должны были уходить? Просто уже привыкли: физику прогуляли всем классом, оси координат поменяли всем классом, сменные тапочки надели практически всем классом, а тут – особое мнение. Ну, пусть объяснят хотя бы.
Юля была девочка, как бы сказать, неяркая. Бывает, например, первая отличница класса, или первая красавица, или первая на дискотеке, – одним словом, яркая личность. А Юля была недурна собой, хорошо училась, играла в баскетбол, танцы не игнорировала, но... Она нигде не была первой. Возможно, она была первой среди своих подруг. Но для того, чтобы остаться, когда уходит весь класс, этого мало. Во всяком случае, мне так казалось.
Прозвенел звонок с урока, и вскоре пятеро “раскольниц” появились у кабинета физики. Они пытались изобразить оживленную беседу, но это плохо получалось, ибо все взоры были обращены на них. Тогда они решили спрятаться за учебниками физики. Может быть, они надеялись избежать этого разговора?
– Как самостоятельная? – спросил я, подойдя. – Не очень трудная?
– Нет, – ответила Юля, даже не отрываясь от учебника. – Мария Ивановна просила передать вам, что она не будет вести уроки, пока вы не извинитесь.
Не знаю, зачем она это сказала. За последние двадцать минут уже второй собеседник загадывал мне неразрешимую загадку. Теперь я думаю, что она просто не знала, что говорить, и фраза математички была первым, что пришло ей в голову. Но тогда эти слова задели меня по-серьезному.
– Так может быть, Мария и двойки поставила справедливо? – поинтересовался я.
– Я этого не говорила, – сказала Юля.
– Тогда почему вы остались?
– Потому что мы не считали нужным уходить.
– Может быть, ты соизволишь оторваться от учебника?
Она захлопнула книгу и произнесла, с вызовом глядя мне прямо в глаза:
– Я тебя слушаю.
– Я очень рад. Ты не считаешь, что если весь класс уходит, а пятеро остаются, это ненормально? Или требует объяснений, по крайней мере?
– Нет, не считаю. Я считаю, что если все уходят, это называется стадное чувство.
– Знаю, знаю, это мы в третьем классе проходили! А вы впятером остались – это не стадное чувство? Или пятеро – это еще мало для стада, а пятнадцать – уже достаточно?
– Мы думали о Томе.
– А мы думали о Саньке! Ты его видела? Ты глаза его видела? А я видел! И я ушел бы вместе со всеми, не сомневайся! – Получилось несколько пафосно, но вполне искренне.
– Я не сомневаюсь. Но Сане это не помогло.
– По крайней мере, это было честно! И нам не в чем себя упрекнуть, нам перед ним не будет стыдно. А что до Томы, то вы, может быть, считаете, что если мы сейчас будем хорошо себя вести, то Томе это поможет?! Или вы не знаете про кассету? Ах да, это ведь в стаде информация быстро распространяется. А до вольных коров она может и не дойти!
Юля снова раскрыла учебник и не говорила больше ни слова. Я был зол как нее, так и на себя: с коровами я, кажется, переборщил. А тут еще Сергей со своей всегдашней прямотой заявил мне, что я хам.
– Вот прямо так? – уточнил я.
– Вот прямо так, – подтвердил он.
– И что же мне теперь делать?
– Извиниться, разумеется.
Я дождался окончания урока. Юля сидела за партой и плакала, уронив голову на руки, в окружении все тех же подруг. Я подошел и пробормотал что-то о том, что был неправ по форме и прошу прощения. Юля только махнула рукой.
Домой я шел вместе с Наташей. Когда-то раньше, классе в пятом или шестом, я просто терял голову, если мне приходилось идти домой вместе с ней, вдвоем. Это, хотя и редко, случалось, и тогда я терялся, начинал говорить о чем-нибудь умном и не к месту, сбивался и вообще не знал, куда себя деть. И тогда Наташа-шестиклассница очень интеллигентно надо мной подшучивала. Эти времена давно прошли, и мы с ней стали просто хорошими друзьями. И теперь нам всегда есть о чем поговорить, если мы вместе возвращаемся из школы. И все-таки мое сердце начинает биться чаще, когда мы идем с ней вдвоем...
– Знаешь, я до сих пор думаю про наших девчонок, Юлю и других…– проговорила Наташа, взяв меня под руку на скользкой дороге. – Мне кажется, надо иметь нешуточное мужество, чтобы остаться, когда все уходят. Я не знаю, смогла бы я…
“Ну вот зачем об этом говорить? – подумал я, старательно хромая. – Ну к чему эти глобальные проблемы? Почему бы вместо этого не обсудить другой случай нешуточного мужества, да что там, беспримерного мужества, проявленного сегодня одним хорошо известным тебе человеком…”
– В том-то и дело, что ушли не все, – возразил я мрачно. – Десять ушли, пятеро остались. Здесь надо просто принять решение: или я с теми, или с этими. Нужно не мужество, а чутье…
– Нет, я не согласна. Ушли лидеры, те, на кого ориентируются: Петровы, Сергей, Генка. Я бы ушла не думая, а потом уже стала бы анализировать: правильно мы поступили или нет...
– Да в тебе бы все кипело! Маша – твоя лучшая подруга, и если над нами начинают так нагло издеваться… ты бы ушла потому же, почему и все. Я имею в виду – все нормальные люди.
– Ну-ну, не надо так. Иметь свое мнение – не значит быть ненормальным. Иметь свое мнение очень трудно, но это как раз нормально.
– Ну, значит, у нас в классе появился новый лидер. Ты ведь не будешь спорить, что свое мнение имел только один человек из этих пяти?
– Не буду. Этому-то человеку больше всех от тебя и досталось, – улыбнулась Наташа. – Знаешь, ты так нападал на Юлю, я даже за нее испугалась...
– Я извинился, – ответил я.
– Тогда не будем больше об этом говорить.
И чтобы сменить тему, она сообщила:
– Я, наверно, не поеду сегодня к Диме. Я, кажется, заболеваю. У меня температура, я у медсестры померила.
– Да? А для чего она, кстати, тебя вызывала? Мы решили сначала, что к зубному, и только потом сообразили, что сегодня четверг.
– Она сказала, что нужно сделать прививку от дифтерита.
– А почему только вам с Машей, а не всему классу?
– Вот уж этого она не сказала. Я думала у нее спросить, но потом как-то забыла...
– Забыла?
– Ну да... Что? Ты хочешь услышать, что я испугалась? Не дождешься. Вот ни на столечко! Не спросила, и все...
– А когда других будут вызывать, тоже не спросила?
– Тоже. Ты что, боишься? Она сказала, что это совсем не больно.
– Она соврала. Они всегда так врут. А что потом?
– Потом она спросила, почему нет Маши. И дала мне градусник.
– И что, высокая температура?
– А я не знаю. Я сама не посмотрела, а сразу ей отдала. А она и говорит: “О, да у тебя температура! Тогда, – говорит, – иди лечись, а ко мне приходи, когда поправишься”. Ну, я и ушла. Сейчас приду домой – померяю. Наверно, у меня грипп. Сейчас все им болеют.
К Диме я поехал один. Наташа заболела, Санька заболел, Маша осталась с Санькой, у Сергея еще какие-то дела... Дима был расстроен, но принял меня радушно, как всегда. Настя тоже простудилась и сидела дома. Играл битловский “Abbey Road” – у них дома всегда было много Beatles. Мы втроем пили чай с вареньем и разговаривали, вернее, говорил в основном я. Мне давно хотелось обсудить с Димой последние события. Но прежде Настя, учившаяся на вечернем в медицинском и работавшая в больнице медсестрой, не могла не заинтересоваться моей хромотой. Я с удовольствием, в красках, описал весь героический эпизод зарабатывания пенальти ценой собственной коленки.
– Болит сильно? – спросила она.
– Да ничего не болит. Просто такое ощущение, что там что-то не на месте...
– Отек большой? -Я пожал плечами. – Дай я посмотрю.
– Ни за что.
– Вот тебе раз! Я же врач!
– Это меня и беспокоит...
Настя снисходительно усмехнулась.
– Ничего смешного, – заметил я. – Если хочешь знать, я не раз ломал себе пальцы и другие кости, я не раз не мог остановить кровь из ран и ссадин, мне часто бывало очень больно... Но никогда мне не было так муторно, как от этой коленки! Слушайте, я к вам от метро на троллейбусе ехал, водила все время дергал туда-сюда, газ-тормоз, газ-тормоз... или не газ, что у него там? свет?.. в общем, я думал, он мне эту ногу оторвет. А я еще начитался в “Спорт-экспрессе” про всякие мениски, крестообразные связки, подколенные сухожилия... Меня чуть не стошнило в этом троллейбусе! Слушай, Настя, чем это лечат?
Настя удовлетворенно откинулась на спинку дивана.
– Чайку выпей, – сказала она.
– Что?
– Чайку, говорю, выпей. Можно с коньячком.
– А... А у вас есть?
– Она не предлагала бы, если б не было, – ответил Дима, открывая дверцу бара.
Через пять минут коленка прошла, а я добрался до цели своего визита.
– Ты Резеду помнишь? – уточнил я.
– Резеду? –переспросил Дима. – Это который тебя разукрасил?
Я поморщился.
– Из-за Наташи, между прочим. Он считает, что я гуляю с Наташей.
– А ему какое дело? – Я думал, Дима спросит: “А почему он так считает?”.
– А ему такое дело, что он тоже хочет с ней гулять.
– А почему он так считает, что ты с ней гуляешь? – спросила Настя, которая на правах старшей сестры всегда интересовалась сердечными делами Димы, а Наташа, кроме того, ей очень нравилась.
– Не знаю, чего он себе в голову вбил. Она – самая интересная девушка в классе, ну и я тоже ничего... Отсюда выводы... А сегодня он ее гулять звал прямо из школы.
– Он уже к вам в школу приходит? – удивился Дима. – Специально для этого?
– Нет, не для этого. Он приходил у одного парня фотографии отнимать. Парень этот их футбольную команду сфотографировал и снимки в стенгазете поместил, в спортивной рубрике. А в команде играл человек, который последний раз в школе учился лет несколько назад. Ну, Резеда эти фотографии украл и парня попросил ему негативы принести. Тот и принес.
– А вы где были в это время?! – изумился Дима.
– На уроке, – вздохнул я. – Правда, парнишка этот не из хилых оказался: он фотографии эти отпечатал, прежде чем им негативы отдавать. Хотя они его и просили этого не делать, очень просили. Ну, мы и подумали: чего вмешиваться? Пусть он им негативы отдаст, они и успокоятся...
– Ясно, – проговорил Дима. – А когда же они к Наташе приставали? Тоже на уроке?
– Да. Только на следующем. Они два урока по школе болтались.
– А зачем же Наташа во время урока по школе ходит?
– Ее к врачу вызвали.
– К врачу? – оживилась Настя.
– Да, на прививку от дифтерита. Но у нее температура оказалась, и ее отпустили. Тут ее Резеда и подкараулил.
– Два урока в чужой школе! Он вас, что, совсем не боится? – Дима удивлялся все больше.
– Боится, наверно, – ответил я, немного подумав. И рассказал им, чем закончилась история.
– А может, это все подстроено было? – предположил Дима. – Резеда сговорился с медсестрой, она специально Наташу и Машу вызвала. Представляешь, для их самолюбия: увести девчонок прямо у вас из-под носа!
Странно, но до этой минуты такая мысль не приходила мне в голову.
– Возможно, – согласился я. – Хотя это было бы слишком. Получается, мы просто в кольце врагов!
– Медсестра не может сделать прививку, если она не нужна, – возразила Настя. – И к тому же, до прививки должен допускать врач, а не медсестра.
– А может, она и не была нужна, – продолжал Дима. – Может, она просто дала бы им градусник, а потом сказала бы, что есть температура. И отпустила бы их.
– Но у Наташи действительно была температура!
– Ну, совпадения бывают самые разные...
– В общем, все хорошо, что хорошо кончается, – подвел итог я. – Вряд ли они еще раз решатся на такое дело. Мне гораздо больше хочется рассказать о кассете. И посоветоваться. Потому что сейчас мы просто не знаем, что делать.
И я рассказал все как можно подробнее, не обойдя стороной даже наш вчерашний визит к Юрику. Дима слушал внимательно; Настя тоже заинтересовалась этой историей, особенно ее привлек рассказ о женском ногте. Она даже сходила на кухню, принесла коробок спичек и принялась ломать их пополам.
– И ты хочешь узнать у нас, что теперь делать? – спросил Дима, когда я закончил.
– Хочу, – подтвердил я. – Мы сегодня говорили с ребятами, но как-то ничего не придумали. Конечно, Санька мог бы что-нибудь предложить, но он заболел, мы решили его сегодня не трогать.
– Ну, и я не знаю, – честно сказал Дима. – Самые простые вещи напрашиваются: раскручивать этого Юрика, узнать о нем: с кем общается, кто его друзья... Двух вы уже знаете: Толик, у которого видеокассета, и Макс, у которого он берет эти кассеты. А что-то интересное в голову не приходит. Правда, можно еще с другого конца зацепиться: кто из учителей мог узнать о кассете? Но как это сделать – я вот так сразу не знаю. – И он с любопытством посмотрел на Настю, которая продолжала уничтожать спички. – И что, ногти до сих пор целы?
– Целы, – подтвердила Настя. – Я вот и думаю: как можно сломать ноготь, ломая спичку?
– У тебя ногти крепкие, – предположил Дима. – Они ведь не у всех такие.
– Конечно. Но ведь Алик сказал, что ноготь был ярко-красный. А дело в том, что женщины со слабыми ногтями не пользуются лаками. Потому что от лаков слабые ногти портятся еще больше: ломаются и расслаиваются.
– Но это ведь не всегда так?
– Конечно, бывает по-разному. Потом, кто-то знает, что ногти слабые, а все равно их красит. Но, знаете, это все-таки редкость.
– Значит, – сказал я, – этот ноготь к замку не имеет отношения. Санька мне с самого начала про это говорил.
– А может быть, – предположил Дима, – кто-то пытался достать спичку из замка? И при этом сломался ноготь? Он ведь мог при этом сломаться?
– Конечно, – согласилась Настя. – Если ковырять ногтем в замке, то можно остаться без ногтей.
Это была отличная идея, непонятно только, что она могла дать нам. Ведь человек, вставивший спичку в замок, почти наверняка знал о кассете (зачем бы он еще стал это делать?). А тот, кто пытался вынуть ее оттуда, вероятнее всего ни при чем. Но Дима со мной не согласился. Он заметил, что магнитофон или микрофон могли заметить несколько человек. И совсем необязательно у них были одинаковые интересы. Спичку мог вставить один, а попытаться достать – другой.
– Если я правильно понял, – уточнил Дима, – после педсовета в вашем кабинете не было урока?
– Нет, урок был, просто он начался гораздо позже. Пока администрация сидела там и решала, что с нами делать, дети стояли под дверью и ждали. Впрочем, я думаю, они не сильно расстроились.
– А следующего урока уже не было?
– Да, следующий класс натолкнулся на неоткрывающуюся дверь.
– Значит, спичку вставили на перемене?
– Ну да, я про это уже говорил.
– Я просто уточняю. А какая учительница вела тот, последний, урок?
– Она вне подозрений. И на педсовете ее не было. Это Роза Мефодьевна, она у нас вела литературу в начале года. Но потом мы к Томе сбежали.
– Обычно в детективе, – заметила Настя, – кто сначала вне подозрений, тот потом главный обвиняемый.
– Нет, эта учительница отпадает. – Я действительно был в этом уверен.
– А где была в это время завуч? – спросил Дима. – Завуч ведь главная подозреваемая?
– Да; во всяком случае, по ней кассета больнее всего ударила бы. Завуч после педсовета пошла на свой урок – английский.
– А какие у нее ногти? – спросила Настя.
– Короткие и ненакрашенные. Но ведь их можно состричь, а лак вывести растворителем.
– Кстати, спичку она могла вставить, и не ломая ногтей, – напомнил Дима. – А что она делала на следующем уроке?
– На следующем? Если бы мы знали. Мы все это время сидели в столовой...
– Тогда вам нужно попытаться найти кого-нибудь, кто видел, что происходило на этой перемене и на следующем уроке.
– Мы немного поспрашивали, но пока ничего не нашли...
– Потом, наверняка вы кого-нибудь подозреваете. Ну, кто-нибудь кроме завуча мог желать вам зла? Соединив это с длиной ногтей, можно чего-нибудь добиться. А все-таки, Алик, попробуйте зайти с этого конца: не может быть, чтобы на перемене никто не видел, как кто-то суетится под дверью!
– Понимаешь, этот класс, у которого был следующий урок, он пришел поздно, его на предыдущем задержали все из-за того же педсовета. А других классов рядом могло и не быть – все-таки вторая смена, их всего-то – раз-два, и обчелся. Но мы, конечно, попробуем. Других вариантов как-то не видно.
– А ведь свидетелей было трое, – напомнила Настя. – А вы только с двумя поговорили. Найдите старушку, вдруг она вам что-нибудь интересное расскажет!
– Ну, что она может рассказать...
– А откуда ты знаешь? – поддержал сестру Дима. – Вдруг там какой-нибудь ее сосед был, да мало ли что...
– Впрочем, – решил согласиться я, – нам особо не из чего выбирать. Правда, как ее найти, я не очень-то представляю...
– Ну, наверняка она иногда ходит по этой дороге, через парк. Пусть Ваня потратит время, посидит на лавочке... Вдруг повезет? Кстати, на самом деле свидетелей даже не трое, а намного больше. Ведь за вами наблюдали из противоположного подъезда. Значит, кто-то должен был видеть, как незнакомые люди заходят в этот подъезд. У подъезда всегда или бабушки на лавочке сидят, или детишки во что-нибудь играют…
– Ну, допустим. Но я не понимаю, зачем нам новые свидетели, если у нас уже есть двое, которые видели практически сам момент нападения!
– Но ведь эти два свидетеля опознали пока только одного человека – этого самого Юрика. А нападавших было не меньше четырех. Значит, другие свидетели могут опознать других нападавших!
Только теперь я подумал, как непрофессионально мы начали расследование. Действительно, противоположный подъезд мог дать нам массу информации, и его надо было раскручивать сразу. А теперь, когда прошло уже четыре дня, лица незнакомцев могли стереться в памяти дворовых завсегдатаев, а окурки – быть убранными в мусоропровод. И все-таки, завтра стоило попытать счастья.
– Слушай, Настя, – спросил я напоследок, – вот ты умный, взрослый почти человек...
– ...спасибо...
– ...ну не за что; вот ты объясни мне: ну почему они все на нашу Тому взъелись? ну чего она им такого сделала? Не могу я все-таки понять. Да, не такая, как они. И что? И все?
– Ну, в общем, да, – ответила Настя. – Я, конечно, всего не знаю... Я вашу Тому только на фотографиях видела. Молодая, красивая. Они смотрят на нее и бесятся. Они и в двадцать пять такими не были, а теперь... Опять же, женщина, судя по всему, материально независимая. Лишние часы ей набирать незачем, можно на паре любимых классов сосредоточиться. Двое-трое оглоедов у нее дома клювики не разевают. По нескольку часов в очередях стоять после работы необязательно. Сумки домой тащить, надрываясь, не надо. Я хочу сказать, что можно и постоять в очередях, но это для жизни семьи некритично, понимаешь? От цен в коммерческих магазинах выпадать в осадок не надо. Мужа, голодного и злого, кормить вечером не надо. Можно вместо этого в театр пойти с классом. Парень-то у нее есть?
– Не знаю... Как-то не интересовался.
– Должно быть, есть, причем нормальный парень. Ну, выглядит она хорошо, одевается хорошо, ученики ее любят... Может позволить себе за работу не держаться из последних сил. Я хочу сказать, что вы ей, конечно, важны, но, понимаешь, если они ее все-таки выгонят, то ей это жизнь не сломает. Может позволить себе мыслить независимо... Слушай, как на такую не взъесться?
Я задумался. Иногда полезно задать волнующий тебя вопрос немного постороннему человеку. Который смотрит на это чуть-чуть под другим углом.
– Настя, а ты мизантроп? Я вот думаю: ты медик. Ты все время видишь людей растерянными, испуганными, жалкими... У тебя должно бы сложиться такое, скажем, критическое мнение о людях?
Настя пожала плечами.
– Нет, я к людям отношусь хорошо. И я вижу их не жалкими или растерянными. Я вижу их естественными. В этих ситуациях человек, как правило, не может играть и притворяться. Он такой, какой он есть. Его сразу видно.
– Естественными? Мне кажется, ты видишь их как раз неестественными! Послушай, если у меня болит коленка, то разве это мое естественное состояние? Я не захотел тебе ее показать, а ты, выходит, делаешь обо мне не пойми какой вывод?!
– Ну, твоя коленка – это пока нехарактерно...
– Пока?!
– Конечно. Это она у тебя еще не сильно болит. Вот когда она отечет так, что не будет сгибаться, когда жидкость из нее придется откачивать шприцем – вот тогда и будем о тебе делать вывод. Будешь ли ты при этом заигрывать с молоденькой медсестрой, шутить и рассказывать анекдоты, или ты будешь кричать: “Хватит, не надо, не могу больше”; или же ты побледнеешь как зефир, но будешь молчать... Лучше в ванную, – добавила Настя, взглянув на меня. – А то на кухне посуда в раковине.
Ну, разумеется, она не мизантроп. Что может быть убедительнее?
– Не дождетесь, – ответил я, побледнев как зефир. – Я буду шутить и рассказывать анекдоты.
Вот такой у нас вышел разговор под музыку “Битлз”. Прощаясь, Дима просил обязательно сообщать ему о ходе расследования. А Настя наказывала не болеть гриппом и соблюдать профилактические меры.
– Это какие же? – спросил я.
– Витамины кушать, аскорбиновую кислоту, чеснок...
– Чеснок?
– Конечно. Он всех микробов убивает.
– А целоваться как же?
– Ой, ой, ой, – сказала Настя. – А целоваться в эпидемиологически сложной обстановке вообще не рекомендуется.
Я уезжал от них с хорошим настроением. Во-первых, Дима дал нам пару неплохих советов; но главное, что он, в отличие от Саньки, не говорил постоянно, что кассеты уже нет. Он вообще ни разу так не сказал. И это чуточку добавило оптимизма. А без оптимизма в таком деле – никуда. Потому что, не веря в успех, можно все делать только по заранее известному плану, шаблону, совершать ординарные поступки. А в нашей истории (я это уже понял) нужно было придумать что-нибудь необычное; найти, изобрести, сотворить красивую мысль. Вот только как это сделать – я не знал. Знал бы – давно бы уже этим занялся. Но тогда, скорее всего, эта мысль не была бы интересной.
