Тома, ни на кого не глядя, прошла к своему столу, села, достала стопку тетрадей, открыла одну, немного почитала, нахмурилась, закрыла... Все молчали.
– А откуда второй отрывок?– спросила Тома. – Я никак не могу вспомнить.
– Это Ваня нашел, – ответил Веня почти радостно. – Просто, понимаете, пушкинские стихи как-то сами собой напрашивались, но нам двух отрывков показалось мало, и мы решили еще поискать. Вот Ваня и нашел у Лермонтова.
– А я даже не запомнил, как оно называется, – добавил Ваня. – Мы так торопились: еще ведь и математику надо было делать...
– А с тапочками вы все-таки перестарались, – сказала Тома. – Надо всегда быть красивыми. А это какая-то пародия. Надо быть красивыми, мне так кажется.
– Зато весело, – сказал Ваня.
– А попадает за вас мне, – произнесла вдруг Тома. Нет, она не сердилась, если только совсем чуть-чуть. Я вообще еще не видел ее сердитой; может быть, просто мало времени прошло. Вот Виктория Сергеевна, та бывала иногда по-настоящему рассерженной, и такой, мне, конечно, не нравилась, но что поделать, мы и сами бывали виноваты в этом. Возможно, именно умение быть иногда жесткой помогало Виктории Сергеевне в общении с нами...
– А что такое "выездной педсовет"? – спросила Тома. – У вас это практикуется?
– Нет, ничего такого еще не было, – ответил Ваня. – Но можно догадаться. Они все придут к нам в класс и будут нас ругать по очереди. И вас, Тамара Андреевна, тоже. Вы уж нас извините.
Тома удрученно наклонила голову. Мне почему-то показалось, что ей очень пошли бы очки – большие, в толстой оправе. В них она казалась бы еще более беззащитной.
– Значит, вольность... – произнесла Тома. – А вы разве "Андрея Шенье" не проходили? – Она невесело усмехнулась и прочитала стихотворение наизусть. При словах: "О горе! о безумный сон! / Где вольность и закон? Над нами / Единый властвует топор", – Веня закрыл лицо руками, а Санька благоговейно посмотрел на портрет Пушкина над доской и шепнул мне:
– Он все знал заранее... И про нашу завуч тоже...
Что ж, мы не боялись этого самого педсовета. И одной новости о нем было явно недостаточно, чтобы назвать этот день неудачным. Но то ли звезды на небе расположились не так, как надо, то ли что еще – одним словом, неприятности сваливались на нас одна за одной.
Для начала выяснилось, что тапочки надели все-таки не все. Сергей пришел в кроссовках. Санька подлетел к нему и с возмущением принялся допрашивать: почему, где, что это значит!
– А я, что, похож на идиота? – спросил Сергей.
– Конечно, похож! – закричал Санька. – Все в тапочках, а ты – нет!
– Вот я один и не похож на идиота, – ответил Сергей.
Не добившись ничего от Сергея, Санька принялся за меня:
– Это самое страшное, что может произойти! Они сейчас будут любыми способами нас разделять и ссорить! А если мы делимся сами – так мы просто сами им в руки отдаемся! Мы сейчас должны быть едины как никогда! Ну скажи ты ему!
Но Сергей поглядывал на Саньку и только усмехался.
Вслед за литературой была биология. Биологичка устроила нам обещанную контрольную, причем на всем ее протяжении ходила между рядами и отнимала шпаргалки, ставя на листочке крестик – на балл ниже. Да и вопросы у нее были какие-то замороченные – специально для нас постаралась. А Игорек убеждал ее, что он случайно поставил на своем листке точно такой же крестик, какой обозначает обнаружение факта списывания, и теперь не знает что делать, а сам он вовсе и не списывал, и в доказательство приводил листок, на котором ничего и не было, кроме записанных с доски вопросов и этого самого крестика. И, разумеется, не добился ничего, кроме очередной отправки к завучу.
Потом Мария Ивановна всю математику напоминала нам о предстоящем педсовете.
– Вот я вам покажу, как графики рисовать! – обещала она.
На третьей перемене мы увидели на стенде новый экземпляр школьной стенгазеты. Когда-то стенгазета была рупором пионерской дружины. Постепенно писать стало не о чем: заседания Совета дружины ушли в прошлое вместе со сборами макулатуры и прочими мероприятиями. Восьмой "Б" под руководством вожатой Ирины пытался что-то придумать. Про блиц-интервью с учителями я уже говорил. Ну и конечно, оставался спорт. Раньше я сам был спортивным репортером. Мы работали втроем: Ольга фотографировала, Антоша собирал технические результаты, а я писал заметки. А теперь за спорт отвечал Федькин-старший. На этот раз он рассказывал о нашем матче с 720-й школой. Заметка сопровождалась двумя фотографиями: на одной команды стояли в центре поля перед матчем, на второй крупным планом были изображены наш Олег и их верзила, забивший нам гол. Направляясь к стенду, я пытался угадать, как Федькин написал о матче. "Особая нагрузка легла на опорного хавбека сборной, Алика Метелкина, – мечтал я. – Несмотря на неважное психологическое состояние, он продемонстрировал не по годам зрелый, осмысленный футбол, вел за собой партнеров и в итоге заработал решающий пенальти..." Не успев подумать, откуда Федькин мог знать о моем неважном психологическом состоянии, я дошел до стенда. "Наши, хотя и выиграли, не показали впечатляющей игры, – писал Федькин. – Невыразительно выглядела средняя линия, ошибались защитники и вратарь Никитенко, пропустивший относительно легкий мяч. Защитник Олег Миллер явно не справлялся с мощным форвардом соперников, забившим единственный мяч в наши ворота. Не знал что делать с мячом Иван Петров. Не увидели мы привычных финтов в исполнении Кахи Шимба. Но особенно разочаровал Метелкин. Он ошибался в передачах, боялся брать игру на себя и вообще выглядел бледно. И даже пенальти, заработанный им во втором тайме, выглядел по меньшей мере сомнительно. Странно было видеть решимость судьи в этом эпизоде, ведь наша сборная не привыкла к благосклонности судей. Следует заметить, что в свою силу сыграл лишь нападающий Сергей Сиротченко, который и забил оба гола нашей сборной. Думается, что руководству сборной следует привлекать в команду побольше одиннадцатиклассников".
Я плюнул и пошел искать Федькина.
– Что-то не так? – спросил он, глядя на меня невинными глазами.
– Слушай, так все-таки нельзя, – сказал я. – Я, может быть, не очень хорошо играл, но насчет "разочаровал больше всех" – это ты перестарался.
– Я независимый журналист, – ответил Федькин, – и могу выражать свою точку зрения!
– Разумеется, но надо еще и стремиться к объективности! Какие одиннадцатиклассники – им в институт надо готовиться, а не за школу играть! И вообще, разбираться надо в футболе. "Вратарь пропустил относительно легкий мяч"! Да ты видел, какой был щелчок, да еще из под защитника?! Непонятно, как Саня руки-то успел вытянуть, а ты – "легкий мяч"! Каха не водился – верно, а ты видел, какая у них поляна? На таком огороде ноги бы не сломать, а не то что финты всякие показывать. Ваня не знал что делать с мячом? Но он больше всех точных передач отдал, пусть ближнему – зато своему! И Олег "не справлялся с нападающим". Слушай, но ведь Олег у нас – свободный защитник, чистильщик! Он персонально играть не должен, ему и остальных надо страховать!
– А кто же должен играть с их центром?
– Ну, вначале его опорный полузащитник должен прихватывать... – Тут я вспомнил, кто играл у нас опорного полузащитника, и мне стало совсем грустно.
– Это не я сказал, это ты сказал, – заметил Федькин рассудительно.
– Ну вот что, – разозлился я, – ты свою точку зрения выражай сколько угодно, но больше так не пиши, хорошо?
– Ты что, мне угрожаешь? – догадался Федькин после некоторого молчания. – Ты, значит, не помнишь этой истории?
"Эту историю" я помнил. Несколько лет назад один похожий на Федькина член редколлегии продернул в газете, уже забыл за что, какого-то старшеклассника. Тот нашел его на следующий день и попытался объяснить, что так делать не надо. "Не угрожай мне, – отвечал отважный журналист, – не то я напишу про это в следующем номере". "Следующий номер через месяц, – возражал пострадавший, – а я тебя сегодня побью, завтра побью, послезавтра побью и еще в понедельник. Так что лучше ты меня послушай и напиши опровержение". На следующий день на стенде появился листок с красноречивым заголовком "Молния!" и подробным описанием происшедшего. Старшеклассника вызвали к директору, а на журналиста еще долго заглядывались одноклассницы.
– Не ожидал от тебя такого, – заключил Федькин и, повернувшись, направился по своим делам. В это самое время газету читала Женя Миронова с подругами. Я стукнул кулаком по стене и пошел прочь.
На четвертой перемене ко мне подошла Наташа.
– Ты мог бы помочь мне? – спросила она, перекинув косу через плечо и чуть наклонив голову. Она могла бы не спрашивать: она заранее знала ответ. Точно так же она могла подойти к любому из одиннадцати ребят нашего класса, и ей бы никто не отказал.
– Конечно, я тебе помогу! – ответил я.
Как назло, рядом оказался Генка.
– Как же ты так сразу соглашаешься? – влез он. – Может, она пошлет тебя за пивом, а ведь у нас еще английский. Будешь прогуливать? – Ну, хорошо, допустим, ей не отказал бы любой из десяти.
Наташа стукнула Генку по плечу.
– Вчера ко мне пристал Резеда и еще двое, – сообщила она. – Вечером, когда я возвращалась с курсов.
– И чего? – спросил Генка.
– Ну как чего? Вы с ним поговорите, пожалуйста, чтобы он больше этого не делал.
– Да нет, – сказал Генка, – мы его боимся. Он крутой. Он гопник.
– Слушай, ты шутишь несмешно, – перебил я. – Конечно, мы с ним поговорим, – заверил я Наташу. – А как это произошло?
Мы отошли к окну.
– Да никак не произошло. Я шла от метро, а тут они подходят и зовут погулять. Я им сказала, что гулять уже поздно и что мне еще биологию учить...
– Ты что, знакома с Резедой? – прервал ее я. Я, наверно, и раньше мог бы об этом догадаться, еще когда Резеда посоветовал нам держаться от нее подальше.
– Немного знакома...
– Как-то странно: такая замечательная ты и такая компания... – Несмотря на то, что я не сказал ровным счетом ничего особенного, она улыбнулась – улыбнулась счастливой улыбкой девушки, которой просто нравится, когда ей говорят комплименты. Конечно, я знал, что она улыбнется; конечно, мне было приятно, что я могу вызвать ее улыбку; кажется, мною остались довольны и она, и я сам. Но за всем этим ей еще нужно было ответить на мой вопрос.
– Просто меня Таня, подружка, познакомила. У нее брат старший с Резедой дружит. А компания эта – совсем не моя. Ну, если я была пару раз у Таньки, когда и они у нее сидели – это ведь еще не значит, что это моя компания, да? Там всегда много народу...
– А что ты оправдываешься? – снова влез Генка. – Тебя никто ни в чем не винит. Раз оправдываешься, значит, чувствуешь вину!
– Что ты мелешь! – воскликнул я.
– Генка, я на тебя обижусь, – добавила Наташа.
– Ой, ой, не делай этого, я весь вечер не найду себе места! – В любой удобный момент Генка показывал свое полное пренебрежение к слабому полу. – Меня замучает бессонница! Я буду реветь в подушку!
– Слушай, так если ты с ним едва знакома, то зачем тебе ссылаться на биологию? Сказала бы ему просто, что не хочешь с ним общаться, и все.
– Ну вот, а ты говоришь, что меня ни в чем не винят, – повернулась Наташа к Генке.
– Нет-нет, я не это хотел сказать, – начал поспешно оправдываться я, – я хотел сказать... спросить... ты поздно возвращаешься с курсов?
– Около девяти.
– И идешь через парк?
– Ну, иногда подъезжаю на автобусе. Но он ведь вечером плохо ходит...
– И часто у тебя эти курсы?
– Три раза в неделю. Понедельник, среда, пятница.
Надо заметить, что на различных курсах занимались многие мои одноклассники. Ни для кого не было секретом, что поступить в вуз, ограничиваясь школьными знаниями (вернее, знаниями обычной школы, к числу которых принадлежала и наша), практически невозможно. Некоторые откладывали начало интенсивных занятий до одиннадцатого класса, полагая (и не без оснований), что сначала надо вдоволь надышаться свежим воздухом десятого, и только потом приниматься за учебу. Другие уже потихоньку готовились. Я и сам занимался физикой и математикой два раза в неделю. Наташа, значит, тоже всерьез взялась за дело. Наверно, выбрала какой-нибудь серьезный институт. Надо было бы спросить – какой, но я думал сейчас не об этом. В понедельник и в среду мы с Генкой сможем ее провожать вечером – тоже возвращаемся с курсов около девяти и тоже идем от метро. Но остается еще пятница. Надо спросить у ребят, кто еще может помочь Наташе. А может, стоит и самому жертвовать своим временем: все-таки сама Наташа попросила. Ну ладно, идем дальше.
После уроков мы встретили одиннадцатиклассника Олега, того самого, что играл за сборную школы защитником.
– Был у нас такой, – ответил он на наш вопрос о выездном педсовете. – В прошлом году. Собрались все в нашем классе и начали нас ругать по очереди. Поругали и разошлись.
– И все? – спросил Генка. Мне показалось, что он вздохнул с облегчением. Пугают, пугают этим самым педсоветом, а на деле – ничего особенного.
– А что еще надо?
– Ну, решения они какие-нибудь принимали? Отчислить кого-нибудь, или еще что?
– Какое там отчислить! У нас, правда, двое парней ушли потом из школы, но они сами ушли, их никто не выгонял. Хотя и грозились выгнать. Но это понятно было, что в десятом классе им делать нечего, вот они и ушли. А биологичка (она была у них классной руководительницей – вот не повезло ребятам!) потом весь год грозила: вот, мол, тех двоих выгнали и вас выгоним, если учиться не будете. И до сих пор напоминает.
– Ну, вы хоть лучше себя стали вести после педсовета? – спросил Гена.
– Да ты смеешься! – ответил Олег. – Все как было, так и осталось. И у вас будет то же самое, вот увидите.
Хорошо, если это действительно будет так. Только я в этом сильно сомневался. Были на то свои причины. Возможно, я слишком мнителен, но мне кажется, что наш класс надоел педколлективу больше, чем какой-нибудь другой. Виктория Сергеевна научила нас двум очень хорошим вещам: во-первых, связно выражать свои мысли, и во-вторых, эти самые мысли иметь. Но могли ли мы с подобными качествами рассчитывать на благосклонность большинства наших учителей, которые в течение всей своей деятельности учили прямо обратному?
Наконец, после уроков Санька относил классный журнал в учительскую. Перед дверью мы остановились: из кабинета завуча слышались возбужденные голоса. Санька поднял палец кверху: следовало прислушаться.
– Выгнать! – кричала завуч. Я прислонился к стенке и оглянулся – рядом никого не было.
– Тише, тише, – послышался голос биологички.
– А я говорю – выгнать! – повторила завуч. – Нет никаких сил терпеть ее в нашем коллективе!
О ком, интересно, могла идти речь, если не о Томе? Я приблизил ухо к самой двери. Санька стоял, не двигаясь.
– А Ирина Львовна за нее не заступится не выгонять? – спросила биологичка.
– С Ириной Львовной мы обо всем договорились.
– И еще Ветрова выгнать, – подсказала биологичка.
– Выгнать этого ненормального! – согласилась завуч. Послышался еще один голос – судя по всему, Семеновны, но что она сказала, мы не разобрали. А завуч кричала так, что было слышно в коридоре.
– И класс разгоним! – заливалась она. – Зачем нам три десятых?
– Это точно не нужны, – подпевала биологичка.
– Только не завтра, не сразу, – продолжала завуч. – Пусть до конца четверти проучатся, кучу двоек в полугодии получат, мы им поможем. Тогда и выгоним.
– А как Ирина Львовна? – снова спросила биологичка.
– А что Ирина Львовна? – начала опять распаляться завуч. – Она внизу сидит, она не видит, что здесь делается! А педколлектив нас поддержит! Мария Ивановна – поддержит, Василий Павлович – поддержит, вы поддержите. А остальные против нас не пойдут.
– Точно? – усомнилась биологичка.
– А пусть только попробуют! Пусть попробуют против меня пойти! Я им всем... Я их...
Прозвенел звонок.
– Ну, мы пойдем, Лидия Васильевна, – сказала биологичка. Мы с Санькой отпрянули от двери. Хорошо еще, что они нас не заметили. Иначе затащили бы в этот кабинет и... задушили бы, наверно. В общем, повезло.
– Подслушивать плохо. – Это было первое, что я сказал по дороге домой. Ничего более умного мне в голову не пришло.
– А более умного тебе ничего не пришло в голову? – поинтересовался Санька.
– Что делать-то будем? – спросил я. – Мысли есть?
– Не знаю. – Санька был мрачен. – Мне все время кажется, что это не с нами происходит. Я, понимаешь, никак осознать не могу, что вот они действительно могут наш класс разогнать, Тому уволить. Просто в голове не укладывается, и все.
Я кивнул. Я тоже не мог осознать, когда сидел в кабинете завуча, а та говорила, что надеется на мою помощь. А потом никак не мог передать этот разговор ребятам. И когда, наконец, – в понедельник, на первом уроке, который мы, не имевшие сменки, провели, шатаясь вокруг школы, – все им рассказал, они, конечно, решили, что Тому ни за что не отдадут. Вот только если бы кто-нибудь спросил у нас: а как это – не отдадите? – мы не знали бы, что ответить. "Ну вот так, не отдадим. Совсем не отдадим". "Нет, подождите, но делать вы для этого что-то собираетесь?" "Делать? А что можно сделать? Мы просто ее не отдадим!" "Нет, ну все-таки! Ну вот сейчас что-то для этого сделать?" "Что значит – сейчас? Вот когда придут забирать, тогда и не отдадим!". Почему-то никому не приходило в голову, что когда придут забирать, уже может быть поздно...
– Для начала надо отдать себе отчет, что это серьезно, – сказал Санька.
Некоторое время мы шли молча.
– Считай, что я отдаю себе отчет, – сказал наконец я. – Но что делать? Теперь ведь ясно, что они настроены серьезно, и, значит, надо что-то делать. А что?
Саня пожал плечами.
– Вот если бы все услышали, как она сейчас орала...
– То что?
– То им не так просто было бы все это сделать.
– По-моему, – возразил я, – она ясно сказала: "Остальные нас поддержат".
– Ну, есть ведь еще директор, есть, в конце концов, РОНО...
– Но, Сань, к чему ты это все говоришь? Мы ее крик слышали, а директор – нет. Надо придумывать что-то...
– Знаешь, что я скажу тебе как психолог? – Санька занимался на курсах логикой и психологией – хотел поступать на психологический или юридический факультет. – Завуч имеет очень неустойчивую психику. Заводится с полуоборота. Я наблюдал за ней. Я вот теперь и думаю: если ее хорошенько завести на этом самом педсовете, то она потом может такого наговорить... А мы это все на пленку и запишем. Как тебе идея, а?
Вообще-то идея утопическая – это была первая мысль. Я так Сане и сказал честно: по-моему, это нереально. Но он с таким жаром начал убеждать меня, столько уверенности было в его голосе, что я волей-неволей вынужден был по крайней мере прислушаться.
– Ты подумай, подумай, – говорил мне Санька, прощаясь. – Я бы просто так не стал говорить. Если я считаю, что может получиться, то действительно может получиться!
[20.11.1991. *** Сегодня перед депутатами союзного парламента выступил Президент СССР М.С. Горбачев. Его доклад был посвящен союзному бюджету и трагическому положению, в котором оказалась страна. По словам Президента, в этом году вместо плановых 7 млрд. руб. бумажных денег отпечатано уже 83. Значительную часть доклада Горбачев посвятил подписанию союзного договора. *** Россия заявила о своих намерениях взять на себя часть внешнего долга тех республик, которые отказываются от его уплаты. *** В Азербайджане был обстрелян и взорвался вертолет "Ми-8". Погибли 22 человека, в том числе военнослужащие Вооруженных сил СССР. *** В Москве +1°С, влажность 96%.]
После УПК мы с Генкой отправились на курсы. По средам у нас была математика. Преподаватель объяснил тему, а потом дал нам примерчик потренироваться. Надо было решить уравнение sin2x + 6sinxcosx = 11cos2x – 2. И мы начали тренироваться.
– Ну, что делать будем? – спросил Генка.
– Разделим на что-нибудь, – ответил я. – Только что ведь объясняли, что в таких случаях надо делить на синус квадрат или на косинус квадрат. Предлагаю разделить на косинус квадрат.
– И что получится?
– Ну как? Синус квадрат разделим на косинус квадрат – получится тангенс квадрат. 6sinxcosx разделить на cos2x – будет 6tgx. А 11cos2x разделить на cos2x – будет просто 11. И получится квадратное уравнение относительно тангенса!
– А 2?
– Что – два?
– Вот тут еще в конце 2 приписано. Если 2 разделить на косинус квадрат, то получится "два делить на косинус квадрат", и не совсем понятно, как это войдет в квадратное уравнение относительно тангенса.
– Да, про это я не подумал. Ну, а ты что предлагаешь?
– Не знаю... Слушай, а давай эту двойку влево перенесем!
– И что? Там она нам не будет мешать?
– Нет, мы тогда разделим на косинус квадрат...
– А с двойкой-то, с двойкой-то что делать?
– Ты не понял. Мы ее влево перенесем, и пока она будет через "равно" переходить, мы быстренько все на косинус квадрат и разделим!
По крайней мере с Геной было нескучно.
– Слушай, нам сегодня Наташу до дома провожать, – сказал вдруг он. О математике больше не думалось. Когда мы вышли из вагона метро, на часах было без десяти девять.
– Она еще даже не опаздывает, – заметил Генка, взглянув на часы. Мы присели на скамейку. – Слушай, а если там, у входа, нас целая орава ждет? Тогда что будем делать?
– Как-то не хочется про это думать.
– Лучше подумать сейчас, а то потом будет поздно.
Мне не думалось. После УПК, где все-таки не школа, а надо работать мозгами, после курсов, где опять же не школа, а за свои деньги учишься, и значит, надо учиться, а не отдыхать – после всего этого хотелось только дойти до дома, поужинать и лечь спать, а не думать, что будет, если будет то... или это...
– А вот и наша красавица, – сказал Генка, увидев Наташу в вагоне подошедшего поезда.
– Ой, как здорово! – воскликнула Наташа. Как будто мы с ней ни о чем не договаривались. – Спасибо, что дождались меня.
Компания Резеды обычно обреталась в переходе, у выхода из метро. Там было, во-первых, теплее, чем на улице, и, во-вторых, светлее. И в этот раз они были там. Резеда сразу заметил нас: наверно, он ждал Наташу.
– Сегодня мы с провожатыми? – осведомился он, подходя. – Метелкин, тебе разве не ясно было сказано? Не ходи с этой девочкой, плохо кончится.
– Отстань, Сережа, – сказала Наташа. Я остановил ее движением руки.
– Слушай, если тебя так волнует этот вопрос, то мы можем встретиться и обсудить его. Но только не сейчас: сейчас мы торопимся. – Наверно, это была оптимальная тактика в данной ситуации. Глупо с моей стороны было бы говорить что-нибудь вроде: "Ну ты, недоносок, пошел отсюда, а то ща как дам больно, маму родную забудешь", – я ведь не занимался боксом, самбо или карате. К тому же Резеда не был пьян (что в последнее время нередко с ним случалось), иначе уже можно было подумывать о геройских поступках: например, отправить Наташу с Генкой, а самому попробовать задержать этих придурков, а потом показать класс на стайерской дистанции.
– Ты, парень, нарываешься, – сказал Резеда. – Тебе повезло, нам сегодня не до тебя. Даю тебе последний шанс. Но увижу еще раз с ней – обещаю, будет плохо.
– Не много ли ты за меня решаешь? – попыталась снова вмешаться Наташа. – Захочу, буду с ним ходить...
– Пойдем, пойдем, – сказал я. – Уже поздно.
Мы вышли наконец из метро. Я поднял воротник и взял у Наташи сумку.
– Надо нам было выходить из другого выхода, – сказала она.
– Да зачем, – возразил Генка, не проронивший до этого ни слова. – Ты же видела, они нас боятся! – (Да-да, я тоже обратил внимание). – Чего же мы будем от них прятаться!
– Но ведь это всегда так будет! – продолжала Наташа, не слушая Генку. – Они же от меня не отстанут. Что мне теперь, из дома не выходить?
– Ну почему всегда, – успокоил ее я. – Вот мы выберем время, соберемся все вместе, еще из 1190-й школы ребят позовем. И пойдем их бить. Вот они от тебя и отстанут.
– А потом они соберутся и пойдут вас бить. И так до бесконечности.
– Почему же до бесконечности? Тут кто кого пережмет. Я вот знаю, что мои друзья меня не бросят. Надо будет – все соберутся. У них разве такая же компания? Их один раз проучат – им за Резедой и не захочется идти.
– По пятницам наши каратисты с курсов возвращаются около девяти, – добавил Генка. – Я имею в виду, с тренировки. Каха и Виталик с Валериком. Надо их как-нибудь на Резеду натравить!
– В общем, все будет нормально, – закончил я.
Я действительно считал, что это разрешимый вопрос. Но при словах "все будет нормально" я вдруг вспомнил о выездном педсовете, о том, какие слова слышал вчера от завуча, и о Санькиной идее. И все остальные проблемы показались мне ничтожными по сравнению с этой.
[21.11.1991. *** Спорткомитеты республик бывшего СССР (кроме стран Балтии) договорились выступать на Олимпиадах в Альбервилле и Барселоне в 1992 году единой командой. *** В интервью "Независимой газете" известный писатель из Нью-Йорка Э. Тополь предсказал новую попытку военного переворота в СССР. *** Части югославской армии и сербские ополченцы после трехмесячной битвы захватили крупный хорватский город Вуковар. В боях с обеих сторон погибло от двух до пяти тысяч человек *** В Москве +1°С, пасмурно.]
...Сигареты в руках, чай на столе – так замыкается круг.
И вдруг нам становится страшно что-то менять...
В.Цой, "Хочу перемен".
...И уж если откровенно,
Всех пугают перемены,
Но
Тут уж все равно.
А. Макаревич, "Поворот"
Я откинулся на спинку кресла и взглянул на Генку. Он сидел, подперев голову рукой, и смотрел куда-то в пол невидящим взглядом. Он только что, после рассказа Саньки, понял то, что я пытался объяснить ему уже почти неделю.
Сегодняшний день прошел относительно спокойно. Не считая двух вещей. Во-первых, из стенгазеты исчезли фотографии. Те самые, с футбольного матча, которые делал Федькин. Они были цветные и издалека бросались в глаза. Благодаря им уже на третий день вся школа знала, как Метелкин позорно провалил ответственнейший матч на первенство района. Проходя мимо стенгазеты, я изо всех сил старался смотреть в любую другую сторону, но смотрел именно туда и потому мог с уверенностью сказать, что на второй перемене фотографии еще были, а на третьей – уже нет. Кто-то сказал, что видел в школе Резеду и его приятелей. Возможно, снимки вытащили они. Зачем – мы не знали. Кроме того, вчера Федькин опубликовал "молнию" о подделках протоколов. А сегодня на месте этой молнии красовалась бумажка с надписью красной ручкой: "Ребята, не надо сюда копать". Вот так, ни больше ни меньше.
Увидев, что фотографий нет, я стал искать Саньку. Выяснилось, что он даже не читал стенгазету.
– Может, это и к лучшему, – предположил я, и Санька тут же побежал читать. Я побрел следом и застал его стоящим у стенда и оглядывающимся по сторонам с самым свирепым выражением лица. Федькину крайне не повезло, что он в тот момент проходил мимо. "Ну, сейчас ему будет за "относительно легкий мяч"", – успел подумать я.
– Ну ты, журналюга, – начал Санька без предисловий. – Футболом, как я погляжу, интересуешься? Статейки пописываешь? А известно тебе, Перетурин ты наш, такое понятие, как "ответственность"? Знаешь ты вообще, что такое "брать на себя ответственность"? Нет? Так я тебе сейчас живенько обрисую! "Брать на себя ответственность" – это когда до конца решающего матча совсем немного, а забить никак не удается. И так мяч в ворота не лезет, и никак. И тогда кто-то один получает мяч и не пасует ближнему, и не забрасывает вперед на авось – пусть, мол там разбираются, нет! Тогда он берет на себя ответственность: он идет в обводку, он врывается в штрафную, он ценой травмы зарабатывает пенальти! Запомни, Федькин: был пенальти или нет – это всё разговоры в пользу бедных. Пенальти зарабатывает тот, кто атакует! Поэтому Алик не провалил матч – он его выиграл. Ну, понял, ты, мелкий?
Мы с Федькиным оба ошалело молчали, глядя Саньке вслед.
– Слушай, – выговорил я, догнав Саньку, – может, ты и в стенгазету про это напишешь?
Тот осмотрел меня с головы до ног и ответил:
– Обойдешься.
Я немного подумал и спросил:
– Зачем же ты все это?.. – Саня удивленно пожал плечами. – Дай попробую угадать... Меня ты уже опускал за эту игру, а его еще нет? – Саня повернулся и хотел идти. – Стой, – быстро сказал я. – Дай руку. – Он сначала не понял. – Руку дай, – повторил я и сам взял его ладонь и крепко сжал. Бывают моменты, когда понимаешь что-то главное...
Оставалось еще выяснить, кто утащил фотографии. Однако, этот вопрос занимал нас совсем недолго. Ровно до того момента, когда в класс вошла завуч и сообщила, что педсовет назначен на завтра, на седьмой урок. Таким образом, времени на выработку тактики оставалось не более суток.
И вот теперь мы сидели у меня и думали, что делать. Только что Санька подробно рассказал всем о том, что мы слышали, стоя под дверью кабинета завуча. Сергей что-то бренчал на гитаре. Веня посадил на колени огромного пушистого медведя. Две вещи в моем доме были обожаемы всеми: гитара и медведь. Без гитары не обходился ни один поход, ни одна вечеринка в школе, ни один "смотр песни". А медведь, подаренный мне на день рожденья в первом классе, был полноправным участником всех наших мероприятий, проводимых у меня дома. Но сейчас он не мог бы нам помочь, и Веня отнес его на диван. А Сергей отложил гитару.
– Да ведь ничего нового... – Генка хотел успокоить не только себя, но и всех. – Нам уже Алик рассказывал, что ему завуч говорила...
– Понимаю, – вздохнул я, – самое трудное – поверить. Поверить, что все серьезно. Знаешь, когда я только от завуча вышел, мне было совсем нехорошо. Даже на игру никак не мог настроиться. А потом пару дней прошло – и стало как-то стираться. В понедельник, когда я вам весь этот разговор пересказывал, я уже сам не слишком серьезно к этому относился. Если бы не то, что мы позавчера под дверью услышали, я бы и забывать уже начал.
– А то, что мы услышали под дверью, – подхватил Санька, – еще серьезнее. Все-таки пока они с нами говорят, можно чего угодно ожидать. Пугают или всерьез – непонятно. Но когда они говорят друг с другом – это совсем другое! Фактически мы услышали как раз то, что они думают! И что они собираются делать!
Видимо, именно этот аргумент подействовал на Генку. И вот теперь он сидел, уставившись в пол, и мы сидели рядом, и только Санька решился прервать молчание.
– По-моему, есть очень хороший вариант, – сказал он. И изложил свою идею.
– И как же мы ее доведем? – был первый вопрос Генки. – Будем баловаться на педсовете? Или ругаться плохими словами? Или, может, без сменки на него придем?
– Я думаю, – отвечал Санька серьезно, – мы просто должны сказать им, что мы о них думаем. И ей – особенно. Вот она и заведется. Представь себе: они нас ругают, ругают, ругают, а мы только слушаем, как бедные овечки. Они ведь на это рассчитывают! А мы вместо этого берем и говорим им что-нибудь в ответ. Не выходя за рамки, но достаточно жестко. Всю правду в глаза!
– Санька готов выступить на этом педсовете, – подсказал я.
– Послушай, захотят ли они столько хлопот на свою голову? – спросил Генка. – Выгонять из школы... Начнутся хождения с родителями, просьбы, обещания... Зачем им это все?
Он просто еще не был уверен, что это серьезно.
– Может, из школы они никого и не выгонят, – предположил Санька. – Кроме Томы. А Тома ведь с родителями не придет просить! А нас не выгонят, просто разделят класс пополам, и половину – в "А", а половину – в "Б", и все.
– И ты думаешь, что это так страшно? – настаивал Гена. – Как будто, если мы будем учиться в разных классах, то перестанем быть друзьями! Нам и так меньше двух лет в школе осталось. Получается, через два года мы разойдемся и будем встречаться только случайно, на улице?!
– Да все правильно ты говоришь! – воскликнул Санька. – Только вспомни: сколько Виктория Сергеевна сделала, чтобы наш класс сохранить! А мы теперь вот так, без боя, сдадимся?!
– А Тома? – добавил я. Я к тому времени уже согласился с Санькой. – Она нам поверила, она согласилась нас взять, она такие уроки проводит! А мы и ее отдадим просто так? Надо думать не о том, серьезно это или нет, а том, как лучше поступить.
– Может, закон какой есть? – предложил Веня. – Должен же быть у школы какой-то устав, или еще что-то такое!
– Нет никакого устава, мы в библиотеке спрашивали и в канцелярии, – ответил я. – А для Томы формулировка специальная существует: профнепригодность. Ну, несоответствие профессиональное. А подвести под него им ничего не стоит. Вспомните: физик наш ушел, а сколько еще молодых учителей приходило и тут же уходило! Так что эта практика у них поставлена.
– Ну, хорошо, – сказал Веня, – я согласен: надо что-то придумать. Но ваш план... Масса возражений. Ну, допустим, из себя ты ее выведешь. Но она ведь не настолько глупа, чтобы говорить такие вещи в присутствии класса и всего педсовета! Там ведь будут не только биологичка и историчка.
– Наверно, при всем классе она такого не скажет. Но, должно быть, собственно принятие решения будет происходить без нас.
– Почему же?
– Конечно, – согласился я, – они скажут нам выйти или сами выйдут. Это ведь совет, значит, они будут советоваться, кто-то будет за, кто-то против, а мы, что ли, будем смотреть за всем этим?
– Я бы посмотрел с интересом, – заметил Сергей.
– Еще бы; но они как раз этого не захотят. Кстати, я у Олега из одиннадцатого спрашивал. У них в прошлом году тоже – сначала полоскали полчаса, а потом сказали выйти всему классу и ждать. А сами совещались. Это нам все в первый раз, а у них – по накатанной...
– Ладно, вы меня убедили, – сказал Веня, – класс уйдет. Но ведь и при всех учителях она не будет кричать о нас разные плохие вещи.
– Я думаю, – ответил молчавший до этого Генка, – что на педсовете будут только те учителя, в которых завуч уверена. Зачем ей лишние споры?
– Да ведь она сказала: "Остальные против нас не пойдут!", – напомнил Санька.
– А директор? – усомнился Веня.
– Она сказала, что с Ириной Львовной обо всем договорится!
– Хотя директриса действительно может ей помешать, – заметил я. – Но, возможно, ее и не будет на педсовете. Завуч постарается...
Веня стоял у окна, задумавшись. Мы снова замолчали. Пауза затягивалась, и с каждой минутой становилось яснее, в какую авантюру мы впрягаемся. Еще несколько минут сомнений, и сразу найдется множество причин, по которым наши идеи не могут быть приведены в четкий план, а план – в исполнение. Наверно, и следовало бы притормозить: обдумать тщательно все мелочи, посоветоваться с другими, а возможно, и с Томой или с Викторией Сергеевной. Но времени не было совсем. А бездействовать – это хуже всего. Лучше рискнуть и ошибиться, чем полагаться на то, что все как-нибудь образуется. Во всяком случае, я так считал. И это надо было как-то сформулировать, как-то объяснить, какие-то слова найти. Сане удалось.
– Да, – произнес он, – интересная у нас у всех черта есть. Мы постоянно полагаемся на то, что кривая вывезет. Ну, признайтесь сами себе: вы ведь именно так и думаете. Как-нибудь обойдется, как-нибудь пронесет... Я вам вот что скажу. Сейчас тот самый случай, когда надо принимать решение. Вот не стоять без конца, репу не чесать, а все-таки чего-то решить. Как у того камня из сказки: "налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – сам пропадешь, а прямо пойдешь – и коня потеряешь, и сам пропадешь"...
На некоторое время в комнате снова воцарилось молчание. Слышались стук часов на стене, шум машин и вороний грай за окном...
– А обойти это место дурацкое никак нельзя? – спросил Генка.
– Не-а, – ответил Саня. – Там еще внизу фломастером приписано: "а назад пойдешь – вообще не мужик".
Все посмотрели на Генку.
– Ну тогда, конечно, полный вперед! – согласился он.
– Значит, план в целом принимается? – обрадовался Санька.
Генка развел руками и кивнул. Веня обернулся и сказал:
– Рисковать так рисковать. Считайте, что я в принципе согласен. Я Сане доверяю. А детали мы сейчас обсудим.
– А ты, Сергей? – спросил Санька.
Сергей пожал плечами.
– Если ты уверен в себе, то я не возражаю, – сказал он.
[22.11.1991. *** Предельно обострилась ситуация в Нагорном Карабахе. Полностью прекращено железнодорожное сообщение с Арменией со стороны Азербайджана: республика осталась без энергоносителей и продовольствия. Из-за отсутствия топлива практически прервано воздушное сообщение. Продолжается и газовая блокада Армении. *** Сейчас в СССР 669 человек заражены вирусом СПИДа, в том числе 292 ребенка – 257 из них заразились СПИДом в лечебных учреждениях. По прогнозу специалистов, в 2000 году в стране будет полтора миллиона больных СПИДом. *** В Москве -2°С, пасмурно.]
Лица стерты, краски тусклы,
То ли люди, то ли куклы,
Взгляд похож на взгляд, а день – на день.
И я устал и, отдыхая,
В балаган вас приглашаю,
Где куклы так похожи на людей.
А. Макаревич, "Марионетки"
Сказать, что наш план был встречен классом с энтузиазмом, было бы явным преувеличением. С другой стороны, особого сопротивления никто не оказал.
– Сильные класса сего решили, – прокомментировал Ваня, обиженный, что вчера мы обошлись без него (он ходил по магазинам и вернулся поздно, когда мы уже разошлись). – Куда уж нам, бедным.
– Вы его не слушайте, – успокоил нас Веня. – Он вчера, как только я ему рассказал, весь вечер придумывал, как микрофон спрятать.
– Ну и что ты придумал? – поинтересовался Санька.
– Да там какие-то совсем бредовые идеи были, – ответил за брата Веня. – Взять стопку тетрадей, вырезать в них середину...
– Что ты врешь! – возмутился Ваня. – Еще вспомнить, кто первый до этого додумался!
Надо ли говорить, что все уроки с первого по шестой включительно прошли мимо нас. Все мысли были заняты тем, что должно было произойти на седьмом. Шестым уроком была литература. Тома держалась здорово – она весь урок провела сама, не тормоша нас, не заставляя выдавливать из себя мысли о Достоевском, которых у нас в этот момент все равно не было, а отдавая нам свои. И ни одним движением она не показала, что через пятнадцать минут ей сидеть на месте обвиняемого – не знать, что решит суд, и не надеяться на адвоката.
Наконец прозвенел звонок. Кто-то открыл окно, кто-то принес стулья из соседнего класса и поставил их у доски – безответная, судя по всему, вежливость. Кто-то просто сидел на своем месте, с любопытством уставившись на дверь, из которой должны были появиться учителя.
У нас уже все было готово. Магнитофон спрятали в шкафчике, на котором стоял телевизор. Створки шкафчика закрывались на ключ. Микрофон установили за доской, провод протянули к шкафчику, обвив вокруг другого провода – от телевизора. Со стороны ничто не бросалось в глаза.
Не знаю, как другие, а я волновался. Чем ближе педсовет, тем яснее становилось, насколько слабо продуман наш план и насколько велика роль случая.
Прозвенел звонок на урок, и учителя все вместе, друг за другом, вошли в класс. Замыкала процессию директриса. Класс встал, учителя расселись у доски, директриса заняла место за учительским столом, Томе остался стул в углу. Действо началось. Фарс или трагедия – мы еще не знали.
– Садитесь, – сказала директриса. – Начинаем выездной педсовет. Вы все знаете, по какому поводу мы здесь собрались. Трудная обстановка сложилась в десятом "В" классе. От всех учителей поступают жалобы. ("Отовсюду мы слышим стоны", – мелькнуло у меня, и я не смог сдержать улыбку). Мы пошли на беспрецедентный шаг – созвали выездной педсовет. Предстоит серьезный разговор. И какое-то решение надо принимать, потому что обстановка, как я уже сказала, очень сложная. Я думаю, мы сделаем так. Сейчас выслушаем всех учителей, обобщим сказанное. А потом подумаем, как выходить из ситуации. Нет возражений? Нет. Ну, начинайте, Мария Ивановна.
Мария Ивановна встала, поправила очки и начала, уставившись куда-то поверх наших голов:
– Я этот класс знаю уже больше пяти лет. Класс всегда был трудный – и когда была Виктория Сергеевна, и когда стала Тамара Андреевна. Но одно дело – трудный класс, когда он шестой, седьмой – там и возраст переходный, и все прочие сложности. Но в десятом классе учатся уже взрослые люди. Учатся люди, которые некоторым образом сделали уже жизненный выбор – решили, что им нужно высшее образование. Значит, и учиться надо серьезно. Такой подход к делу мы видим, кстати, в десятых "А" и "Б". Но в десятом "В" – совсем иная картина. Во-первых, успеваемость. Она не то что ниже среднего, она просто ниже любого допустимого уровня. Есть ученики, которым я при всем желании не поставлю тройку за полугодие. Это, например, Ветров. Он еще ни одной контрольной по алгебре не написал даже на удовлетворительно!..
– Давайте так, – перебила директриса. – Если называется чья-то фамилия, то этот человек должен встать. Чтобы было понятно, к кому претензии. Вставай, Ветров.
Игорек встал и даже попытался сделать умное лицо, но хватило его секунд на десять, не больше.
– Какое у тебя, Ветров, несерьезное отношение к происходящему! – возмутилась завуч. – Ты, Ветров, пойми: мы сюда не комедию ломать пришли. Идет серьезный разговор. А ты все улыбаешься! Вот смотрю я на тебя и думаю: тяжело тебе в жизни придется, Ветров, ох как тяжело! Продолжайте, Мария Ивановна.
Мария Ивановна продолжила, хотя она вполне могла этого не делать: любой из присутствующих прекрасно знал, что она скажет дальше. Сначала успеваемость, потом посещаемость и поведение. Ничего иного они придумать не могли, а под эти три пункта можно подвести что угодно. Опоздал на урок – посещаемость. Пришел без сменки – поведение. Не сделал домашнюю работу – успеваемость. И так далее.
– Тяжелая ситуация и у Никитенко, – продолжала Мария Ивановна. – Вставай, Никитенко, пусть все на тебя посмотрят. Парень ты неглупый, но безответственное отношение к учебе налицо. Что у тебя с геометрией? Пять двоек и никаких других оценок! И как ты собираешься все это исправлять, мне, например, непонятно. А заодно испортил толковую девочку Машу Калинич, – Маша встала, – потому что сидит с ней за одной партой и занимается чем угодно, только не математикой. Садитесь. Теперь посещаемость. Ветров ходит на уроки через раз. – Игорь встал. – И остальные тоже пропускают. Откроешь журнал – сплошные "н", "н", "н"... Садись, Ветров. И при этом класс позволяет себе такие выходки, как менять местами декартовы координаты! Я думаю, педколлектив в курсе событий. Мне хотелось бы знать, кто был зачинщиком этого мероприятия.
– Кому первому пришла в голову эта идея, пусть встанет, – сказала директриса.
Встали братья Петровы.
– Мне нужно знать, кто первый это придумал, – повторила директриса. – Не надо делить ответственность.
Угрозы не было в ее голосе, металл не звенел, но и слащавость не просвечивала. Так говорят люди, уверенные в своей власти, знающие, что будет и завтра, и через месяц, и через год... Говорила спокойно, и от этого на душе становилось еще хуже.
– Понимаете... – хором начали Петровы.
– Понимаете, – объяснил Веня, – нам хорошие мысли приходят в голову одновременно. У близнецов так бывает. Но если очень нужно, то можно считать, что я был первым.
– Мне интересно, что вами двигало, – сказала Мария Ивановна. – Хотя, если вдуматься, я знаю ответ на этот вопрос. Вам хотелось поразвлечься. Но школа – не место для развлечений. Здесь идет серьезная работа. И отношение должно быть соответствующим. Я еще могу долго говорить, но надо и другим дать высказаться. Вдруг будут другие мнения.
Не беспокойтесь, Мария Ивановна, других мнений не будет. И вы это знаете не хуже меня. Там что не надо изображать демократию там, где ее нет.
– Пожалуйста, Василий Павлович, – предложила директриса.
Боков поднялся и долго вытирал платком лысину. Как будто раньше он не мог этим заняться.
– У меня претензий к классу тоже очень много, – сообщил он. – Дисциплины нет никакой. Взять к примеру Ветрова. Пишет в тетради без полей, черной ручкой – и это ученик десятого класса!..
– Ветров, встал! – напомнила завуч зазевавшемуся Игорьку.
Русский язык, как известно, необычайно богат; в частности, он имеет особую форму глагола – повелительное наклонение. "Встань", – так сказал бы грамотный человек. Тот, кто не желает пользоваться богатствами языка, упрощает свой лексикон и вместо повелительного наклонения использует неопределенную форму глагола. "Встать!" – говорят, например, в армии, в суде, в зоне... Иные, вроде застенчивых автобусных контролеров, умудряются употребить первое лицо множественного числа: "Показываем проездные!". Но куда армии, контролерам и всем остальным до советской школы! Только она, родная, могла выдумать такое – использовать вместо повелительного наклонения форму прошедшего времени! (Правда, если подумать, еще барин говорит лакею "пшел вон"...)
– Да я еще не встал, – смутился Игорек. – Я сейчас встану, я просто отвлекся.
– Ветров, прекрати паясничать! – возмутилась завуч. – Кого ты из себя изображаешь?!
– А он, по-моему, никого не изображает, – ответила директриса. – Он такой и есть на самом деле. Очень трудный ученик. Кстати, это ведь он написал на двери мужского туалета "Учет"?
– Нет, нет, – запротестовал Игорек, – "учет" не я написал, я написал "учительская". А это потом стерли и подправили... Я ведь мелом...
– А мы, значит, должны "спасибо" тебе сказать, что ты не масляной краской эту похабщину написал?! – закричала завуч. Игорек включился в операцию по выведению ее из себя, и не без успеха.
– "Учительская" – это не похабщина, – удивленно возразил он. – И потом, никто ведь не спутал...
– С Ветровым предстоит особый разговор, – подвела итог директриса. – Продолжайте, Василий Павлович.
– ...Опоздания постоянные, нет урока, чтобы без опозданий! А это все от дисциплины. А недавно и вовсе прогуляли урок всем классом! Вы все эту неприятную историю знаете, не хочется лишний раз ее упоминать, но раз уж заговорили об этом... Зачинщики, кстати, до сих пор не найдены. Мне было бы интересно узнать, кто это организовал.
Круг интересов наших учителей не отличался особым разнообразием. Их интересовало одно и то же.
Ну что ж, было дело, в сентябре. Понедельник – день тяжелый, и в расписании – ни физкультуры, ни литературы, а шестым уроком – физика. И мы, промучавшись пять уроков, дружно решили на физику не идти. На улице солнышко светило, последние дни бабьего лета – ну, мы и не пошли. Кому первому эта мысль в голову пришла – кто ж теперь вспомнит! Она, эта мысль, просто в воздухе витала. Вот и не нашли зачинщиков.
– У них круговая порука, – подсказала завуч. – Друг друга не выдают.
– Как это – не выдают? – удивилась директриса. – Что, в классе и честных людей нет? Кто знает того, кто придумал прогулять урок? Ты, Ветров?
– Нет, не я, – честно сказал Игорек.
– А что же ты стоишь?
– А я еще за прошлое стою. За черную ручку, за "без полей" и за "учительскую".
– Ветров, выйди из класса! – крикнула завуч.
– Постойте, Лидия Васильевна, – возразила директриса. – Не надо его выгонять. Он тогда много чего еще о себе не услышит. Пусть остается, пусть ему здесь будет стыдно.
– А ему не будет стыдно, – сказала Мария Ивановна. – Ему никогда не бывает стыдно. У него стыда нет.
– Ему будет стыдно, – ответила директриса. – Уж мы постараемся. Так кто все-таки придумал прогулять урок?
– Я думаю, – пришел на помощь Боков, – что главное не в том, кто зачинщик, а в том, что весь класс способен за таким потянуться. Не надо снимать вину с каждого, это все от отсутствия дисциплины в классе. А про успеваемость я вообще не буду говорить. Но пусть все знают, что поблажек я никому делать не буду! Ответите хорошо – поставлю хорошую отметку. Но вы ведь не ответите.
– Спасибо, Василий Павлович, – сказала директриса. – Теперь слово предоставляется Ирине Владимировне. А картина уже начинает вырисовываться.
– Вы все знаете, – сказала биологичка, – что я от этого класса отказывалась вести у них уроки еще в прошлом году. Тогда меня упросили класса не бросать на произвол судьбе, потому что других-то учителей биологии в школе нет! Я пошла к ним навстречу, думала, что-то изменится, но нет, все как было, так и не изменилось. Отношение к учебе осталось прежнее. В этом году я классу сказала первого сентября: я с вами работать ничего не хочу, но поскольку вести биологию некому, кроме меня, то я ее буду вести, но хорошего отношения к себе не надейтесь. Я думала, что после таких слов они одумаются и начнут учиться, но нет, такое же наплевательское отношение осталось. Те же опоздания на урок, та же неподготовленность уроков. На днях провела контрольную и была просто возмущена: списывают без всякого зазрения совести! Я за двадцать пять лет работы в школе такого не видела! Ну, бывало, не подготовится человек, не выучит, но списывать! И еще масса ошибок по грамотности. Я их предупреждаю, что за русского языка тоже будут снижать, а им все до лампочки. И это при том, что классный руководитель у них как раз по русскому, а ведь им еще выпускное сочинение писать. А Ветров недавно на уроке ел какие-то таблетки и еще соседей угощал. Я говорю: "Ветров, быстро иди к завучу и расскажи, какие таблетки ты распространяешь среди класса!" Так мне еще три раза пришлось сказать, прежде чем он пошел. "Это, – говорит, – аскорбинка!" Как будто аскорбинку можно есть на уроке! Я вообще считаю, что Ветров в десятом классе учиться не способен. Просто по своему умственному развитию. А еще есть такой ученик, как Васильков. Так он Ветрову почти не уступает. Недавно пришел на урок в такой обуви, как будто он в ней по болоту ходил, я не знаю. А это отношение к учебному процессу обучения! И во всем мы видим такие же безответственность, безалаберность, бесхалатность! В заключение хочу сказать, что ситуация зашла очень далеко, меры классным руководителем не принимаются, и я считаю, что мы должны решить самые радикальные решения. Иначе это будет чревато.