КАССЕТА

...Where have you gone, Joe DiMaggio,

A nation turns its lonely eyes to you...

P.Simon, "Mrs. Robinson"¹

В первенстве района по футболу среди 10-11-х классов команды были разбиты на две группы. Наша группа состояла из шести команд. Три из них уже ни на что не претендовали, а три другие вели борьбу за два первых места, которые выводили в следующий круг. И эти три школы были – наша, 720-я и 1200-я. Две последние были нашими старыми соперниками. И именно они, по стечению обстоятельств, были замешаны в истории с подделкой протоколов.

Осенний этап первенства затянулся. Стояла уже середина ноября, а в нашей группе оставались несыгранными три матча. И вот сегодня мы встречались с 720-й школой на ее поле. Матч был очень важным для нас: сыграв вничью с командой Грэга, мы зачем-то проиграли еще одной школе, и теперь могли остаться третьими, что нас, естественно, никак не устраивало. Поэтому сегодня нам нужна была победа. Правда, статистик Антоша утверждал, что при определенном раскладе нас устроит и ничья, но это все теория, и нет никаких гарантий, что выпадет этот самый определенный расклад.

Я уже говорил, что отношения с 720-й школой у нас не сложились. Пару раз мы уже дрались с ними "стенка на стенку". Сейчас и не знаю, с чего все началось, но думаю, что противостояние уходило корнями к тому времени, когда мы учились еще в начальной школе, а сражались наши старшие земляки. Теперь, впрочем, не столь важно, кто начал первым. Важно, что положение в корне не изменилось, и мы не любили без лишней надобности находиться в их квартале, где запросто можно было получить между глаз. Ну, и они к нам наведывались нечасто.

Весь день до визита к завучу я думал только об игре. Ну а после... Первая мысль была – бежать к ребятам и все рассказать. Но я вовремя остановился: перед важной игрой такие волнения ни к чему. Но как носить это в себе?!

"Тома – в обмен на Генку и Игорька, – стучало в голове. – Какая подлость... какая гадость... Сказала, что Виктория Сергеевна просила ее помочь нашему классу... Это ложь, наглая ложь! А раз она беззастенчиво лжет, значит, готова пойти далеко..."

Что и говорить, мне было трудно заново настроиться на матч.

– Я, кажется, перегорел, – сказал я Сергею в раздевалке.

– Брось эти мысли, – ответил тот, шнуруя бутсы. – Все в порядке, ты отлично настроен. С кем играем-то? С 720-й? Да школы такой нет!

Он, как капитан, должен был это сказать, чтобы подбодрить меня. Если бы он только знал...

Установку на игру я слушал вполуха. Во второе ухо молотил внутренний голос, а вернее, даже несколько внутренних голосов. Один, самый громкий, трубил во всю глотку: "Молодец, парень, молодец, классно ты ее, так и надо! Сам не продавайся, и тебя не продадут! Ты не один, а с классом, а если и пострадаешь, то за правду! Так держать!" Тут же был еще один, который подпевал первому, вот только дергал совсем за другую струну: "Здорово ты ее, да, классно, но до чего жаль, что никто не видел! И Наташа не видела, и Миронова не видела, и Тома не видела, и вообще никто не видел! Рассказывать будешь – не поверят. Все пропало напрасно! Все впустую!".

– Пока мяч у соперника, играем по схеме 3-3-1, – втолковывал тем временем Сергей Никитич. – Сергей – один впереди, края смещаются назад и встречают соперника вместе с опорным хавом...

Опорный хав – это я. Значит, надо запомнить... "Это не геройство, а глупость, – доносился откуда-то издалека третий голос, – да еще самолюбование и эгоизм. Если бы ты думал о классе или хотя бы о Томе, то не стал бы вступать в прямую конфронтацию с главным врагом класса и Томы. Ведь это враг, и сегодня ты это понял. Ты понял, что детские игры кончились, началась борьба за выживание. Для победы в этой борьбе нужны ум, хитрость, гибкость, а вовсе не бульдозерная тактика... Сказал бы, что подумаешь, что поговоришь, а там осмотрелся бы, посоветовался с умными людьми. Повзрослее надо быть, похитрее..." Впрочем, голос разума звучал намного глуше двух первых. Но был еще четвертый, который тявкал не то жалобно, не то злорадно где-то внизу, да еще пытался схватить за ляжку. "Попал ты, мальчик, хорошенько попал, вмазался по самую макушку! Сколько там тебе до аттестата-то? Полтора годика? Ну, в самый раз, в самый раз: забыть не успеют, а напортить успеют еще как! Куда ты там собираешься-то у нас? в институт? ну, вот и славненько... На стройку, мальчик, на стройку, а потом в армию, а потом опять на стройку, а все потому что следить надо за язычком-то, и думать надо головкой, а не чем ты там думал и за что теперь тебя и зацапают..."

– Отбираем мяч и разжимаемся в 3-1-3, – продолжал Сергей Никитич. – Края – это вы, Каха и Ваня – тут же открываются справа и слева, а защитники ищут опорного хава, который, получая мяч, уже должен видеть, кто лучше открылся, туда и играть...

Я уже не раз говорил Сергею Никитичу, что при такой расстановке на плечи опорного полузащитника ложится неимоверная нагрузка. Просто непомерная нагрузка, особенно если опорный полузащитник непосредственно перед матчем побеседовал с завучем о перспективах его собственного класса и классной руководительницы. В общем, знал бы Сергей Никитич, в каком состоянии находится его опорный хав – заменил бы кем-нибудь, или хотя бы придержал до второго тайма... А впрочем, у нас и запасных-то никого нет: ровно семь человек плюс вратарь...

Мои новые бутсы замечательно стучали по каменному полу 720-й школы, когда мы выходили на улицу, и это вернуло меня к жизни. Возвращение получилось слишком резким. Забыв про класс и Тому, я вспомнил, что играю за сборную на первенство района... и бутсы зазвучали по-другому: должно быть, изменился шаг. Предыгровой мандраж вообще-то даже полезен, но только при одном условии: если он пропадает немедленно со стартовым выстрелом или свистком. А мне почему-то казалось, что этот засел где-то слишком глубоко и, следовательно, стартового свистка не услышит...

Три мощных прожектора освещали грунтовое поле с вкраплениями жухлой травы по краям. Зрителей собралось порядочно, вокруг поля стояли и старшие школьники, в том числе девчонки, и мелкие пацаны, и вполне взрослые – должно быть, учителя. А в осанистом мужике со скрещенными на груди руками, расположившемся у центральной линии и хозяйским взором озиравшем поле предстоящей битвы, я признал директора 720-й школы. Но из наших болельщиков на визит в самое логово врага решились лишь трое: Маша, которая неотступно следовала за Санькой, Ольга со своим извечным фотоаппаратом и еще Федькин-старший, спортивный репортер школьной стенгазеты. Три болельщика! Еще один балл за то, чтобы целиком пропустить сегодняшний день в мемуарах.

720-я школа считалась достаточно серьезным соперником. Особенно опасен был ее нападающий Макс Можаев, едва ли не единственный из этой школы, с кем мы были в нормальных отношениях. Однако, когда команды выстроились для приветствий, Макса я не увидел. Зато на месте был Серега Резеда – лидер той компании, что уже дважды заявлялась к нам для разборок. Остальных я знал в лицо, но не больше.

Пока Ольга и Федькин фотографировали построившиеся команды, пока капитаны выясняли с судьей, кому какие ворота достанутся, я все пытался разобраться в своем настроении. До начала игры не успел...

Сергей забил гол уже на первой или второй минуте. Но вскоре соперники отыгрались: какой-то здоровенный детина как из пушки выстрелил под перекладину. Этот парень вообще был у них лучшим. Вратарь Санька привык винить себя в каждом пропущенном мяче, а этот еще и прошел прямо над его руками, но слишком уж сильным был удар. А в общем, первый тайм получился нервным и невыразительным. Соперники здорово нас повозили, но Санька больше не давал повода усомниться в своем мастерстве.

– Ребята, заведитесь, – говорил Сергей Никитич в перерыве. – Они же ничего не могут с вами сделать, а вы как будто просто не хотите. Ваня, не суетись, не знаешь, что делать с мячом – сыграй проще, с ближним. Каха, наоборот, спешишь отделаться от мяча. Поводись, ты же умеешь, покрути их, но только у чужих ворот, а не у своих, как ты два раза делал. Олег, построже в защите, два раза упускал этого верзилу. Чувствуешь, что один в один он тебя обыгрывает – играй на опережение, не давай принимать мяч. Алик, встряхнись, побегай, все получится. Заведитесь, мужики, играйте в свою игру, и все будет нормально. Ну, пошли.

Я и сам обозлился на себя и второй тайм отыграл немного лучше первого. Во всяком случае, сумел заработать пенальти, который и реализовал Сергей. Момент, правда, был спорный: мне показалось, что парень чисто выбил мяч в подкате, а судья поторопился свистнуть. Потом я долго прокручивал в памяти этот эпизод: я с мячом у штрафной, передо мной Резеда, я корпусом показываю ему, что буду уходить вправо, и он ведется на эту уловку, а я пробрасываю мяч в штрафную слева от него и готовлюсь бить, но тут какой-то парнишка успевает дотянуться до мяча, а второй ногой втыкается в мою коленку, хруст которой отдается в ушах, и я, вскрикивая больше от страха, чем от боли, со всем возможным артистизмом взмахиваю руками и ловлю землю. И тут же резко звучит свисток. Выходит, судья уверен, что совершено нарушение, а вот я почему-то сомневаюсь. Вероятно, во всем виновата завуч. Но мне кажется, что парень все-таки дотянулся до мяча. Вот если бы я успел хоть чуть-чуть протолкнуть мяч вперед, то парень уже не поймал бы ничего, кроме моей ноги, и пенальти был бы стопроцентный. Но я опоздал на полсекунды, и соперник сыграл в мяч. Жаль, что у Оли нет видеокамеры, я бы с удовольствием посмотрел повтор...

Поднявшись в земли и ощупав колено, я пришел к выводу, что в недалеком будущем я все же смогу не только ходить, но и играть в футбол, и будущее это наступит не позднее чем через пять минут. В этот момент мне захотелось, чтобы Сергей не забил пенальти: запустил мяч куда-нибудь в небеса, или вратарь показал бы чудеса реакции... Но Сергей невозмутимо вогнал мяч в самую девятку. Больше голов не было, и мы победили 2:1.

Сергей Никитич похвалил нас, а разбор игры оставил назавтра, потому что торопился в РОНО. Ушли и Санька с Машей и Ольгой, и Федькин. А мы остались посмотреть еще один матч – между школой № 1200 и одним из аутсайдеров. Грэг играл отлично и забил, как и наш Сергей, два мяча, а его команда выиграла 4:0. Теперь в группе оставался только один матч, очень важный – между 720-й и 1200-й школами. Он и должен был решить, кто из нас троих выйдет в следующий круг.

Мы неспеша уходили с территории школы, когда увидели ожидавшую нас компанию Резеды. Это мне как-то сразу не понравилось. На то было по крайней мере две причины. Во-первых, их было раза в три больше, чем нас. И во-вторых, нас было раза в три меньше.

В этом месте, наверно, неплохо смотрелась бы пауза с описанием окружающей природы, размышлениями о погоде или воспоминаниями о цвете глаз очаровательной Жени Мироновой. Но паузы не было. Резеда сразу подошел ко мне и деликатно осведомился:

– Ша, Метелкин, куда идешь? – Не дождавшись ответа, он продолжал: – Хрена ли ты падал в штрафной, тебя никто не трогал! Пеналя не было! Ну? А ты чо лыбишься? – повернулся он к Кахе. – Чтоб я тебя больше с Валей не видел, понял? – Валей звали подругу Кахи, и она училась в 720-й школе. – А тебя, Метелкин, чтоб я не видел с Александровой и Калинич, и вратарю своему, который между рук пропускает, передай. Мы их любим, эти девки наши, да, Вершок?

Вершок был ростом действительно с вершок, но зато кулаки у него были здоровые, это я знал.

– Ага, – подтвердил он, – я завтра пойду гулять с Машкой Калинич. А Куля – с Александровой.

Андрей Кулев, или Куля, маленький, рыжий, оборванный, не выговаривающий "р" и другие буквы, с готовностью согласился:

– Да, а я – с Натафкой. А ты Метелкин – дугак!

Я, Ваня, Каха, Сергей и еще три одиннадцатиклассника из нашей школы с любопытством слушали эти заявления. Страха не было совсем, только адреналин гулял по телу туда и обратно.

– Ну, чо молчите? – продолжал Резеда. – Чо молчишь, Метелкин?

Лелею надежду, что у этих записок найдутся не только читатели, но и читательницы, а потому не решаюсь дословно воспроизвести здесь свой ответ Резеде.

– А-а! – сказал Вершок. – Ну, щас я ему, козлу, врежу!

Люблю людей, у которых слова не расходятся с делом. Он, наверно, тоже их любит. Или, по крайней мере, одного из них. Кто же не любит себя?

Я успел блокировать удар, или, честнее говоря, взмахнуть рукой. Предплечье было от этого не в восторге, зато голова ни в коей мере не возражала. Теперь все необходимые формальности были соблюдены, и ничто не мешало начаться драке. И началось.

Батальные сцены я описывать не умею. Так же не очень хорошо получаются у меня внешность, характер, чувства, природа и кое-что другое. Но драки – особенно. Ну, действительно: один бьет другого, в глаз, в нос, в ухо, тот отвечает, что еще? Впрочем, это была вполне миролюбивая драка: без кастетов и арматуры, без заточек и особой злобы. И продолжалась она совсем недолго, хотя мне и казалось сначала, что прошло не меньше часа, прежде чем Резеда подал своим людям команду прекратить.

– Достаточно с них, – сказал он. – И запомни, Метелкин, что я тебе сегодня сказал.

С нас и вправду было достаточно. Особенно пострадал Ваня: он по своей горячности всегда лез в самую гущу. А меньше всех досталось Кахе: он занимался боксом с пятого класса.

[16.11.1991. *** Вчера подписано распоряжение о передаче фабрик Гознака под контроль России. *** Неспокойной остается обстановка в Чечено-Ингушетии. 27 октября Исполком Общенационального конгресса чеченского народа, признанного ВС РСФСР незаконным, проводит выборы парламента и президента Чеченской республики. Президентом объявляется Джохар Дудаев. 7 ноября Президент РСФСР издает Указ о введении чрезвычайного положения в Чечено-Ингушской республике. В ответ на это президент Д. Дудаев вводит военное положение. 11 ноября парламент России высказался против введения ЧП в Чечено-Ингушетии и отменил Указ Президента РСФСР. *** В Москве сегодня +6°С, пасмурно.]

Выходя из дома, я еще раз взглянул в зеркало. У меня никогда не было повода жаловаться на свое лицо. Оно и сейчас выглядело бы замечательно, если бы не порядочный синяк, красовавшийся под левым глазом. Мерзавцы, испортили такую красивую вещь! Нет, надо будет пожаловаться Диме. Пусть он с Резедой разбирается. А то надо же такое выдумать: чтоб я не гулял с Александровой! А когда я с ней гулял? Никогда я с ней не гулял. С Димой бы и обсуждали этот вопрос. А про Машу – с Санькой. И в штрафной я падал не специально, как я мог не упасть, если эта проклятая нога не пойми откуда высунулась, все колено мне разворотила, еще и мяч выбила! Не мог я не упасть. За что вообще побили-то?!

Но ни синяки под глазами, ни усталость после вчерашнего матча, ни травмированная коленка, ни что-то другое не могло помешать субботнему футболу. Суббота на поле у школы, как и в большинстве стран Европы, была большим футбольным днем. Собиралось человек двадцать, а то и больше: как нынешние школьники, так и прежние выпускники, и просто люди из соседних домов. Играли для отдыха, для разрядки, для души; азартно, но доброжелательно. С тех пор, как наша школа перешла на пятидневку, это стало такой же традицией, как... ну, не знаю, как что, потому что у нас бытует только одно подобное выражение: "такая же традиция, как субботний футбол".

Ночью подморозило, утром оттаяло, но поле наше выглядело вполне сносно. Я спустился в раздевалку, поздоровался с Санькой, который вчера благополучно улизнул вместе с Машей, не дождавшись самого интересного, а теперь тут же начал приставать с вопросами по поводу непривычного цвета одного из участков моего лица, переоделся, надел бутсы, и мы с Санькой, как и вчера, стуча шипами по полу, гордо прошествовали через холл первого этажа к выходу. В холле сидели малыши с мамашами, ожидавшие начала занятий в "эстетической гимназии". О, как они все смотрели на нас! А мы, естественно, не обращали на них никакого внимания. Ну, короли, одно слово.

Дима тоже всегда приезжал к нам по субботам. И сейчас он уже был здесь. Значит, была здесь и Наташа, и я действительно увидел ее у кромки поля, вместе с Машей. Народу собиралось много, на три или четыре команды, и играть приходилось навылет: десять минут или до двух голов в одни ворота; проиграл – выходи и жди своей очереди. Мы с Димой попали в разные команды, а жаль: мы бы дополнили друг друга. Он играл просто здорово, и у меня почти все получалось, а все потому, что настроение было совсем другим, чем вчера. Дима играл нестандартно; я тоже пытался играть нестандартно, и иногда у меня выходило не хуже. Например, в одном эпизоде, когда Санька выкинул мне мяч от своих ворот, открыт был только Веня Петров, ему и следовало отдать пас; уже и Санька крикнул мне: "Сыграй влево!"; и Сергея я увел глазами туда, а сам послал мяч вправо, вразрез, на свободное место, куда уже бежал Генка, и по всем законам должен он был выходить один на один с вратарем. Я был просто доволен собой.

Как Дима это прочувствовал, ума не приложу. Это было просто невозможно. Да ладно бы он только увидел, а он еще и дотянулся до мяча, еще и остановил его, и следующим же касанием послал вперед, Сергею, а за мной никого из наших, кроме Саньки, не было; и Санька, конечно, из ворот вышел, но было уже поздно: Сергей сначала замахнулся, потом сделал вид, что будет обыгрывать, а в результате просто несильно катнул мяч носком в угол, под Санькину опорную ногу. Это был второй гол в наши ворота, и мы вынуждены были уступить место на поле следующей команде. Наташа, кажется, была в восторге. А вот Маша никак не могла понять, почему такой хороший вратарь, как Санька, все пропускает и пропускает. Саньке же все было ясно.

– Что это такое! – возмущался он. – Все убежали вперед, в защите никого не осталось! Я же тебе кричу: "Сыграй влево!" – так нет, надо обязательно умничать и изображать из себя Платини! Видишь, что последний, так сыграй проще, с ближним. И никто не возвращается назад ни фига. Все, не хочу так больше стоять!

– Ну стой по-другому, – посоветовал Генка, да еще и запустил в Саньку его же, Санькиным, кроссовком (тот не оставлял свои вещи в раздевалке).

Я накинул куртку и подошел к только что появившемуся Сергею Никитичу.

– Но сегодня вы смотритесь получше, – заметил он.

– Ага, получше, – сокрушался Санька, – назад совсем не возвращаются, двигаться не хотят, пас нормальный отдать не могут...

– Зато проблески мысли появились, – возразил Сергей Никитич. – Вчера Алик сыграл нелучший матч.

– Мироновой не было, – пошутил я.

– А ты за кого играешь: за себя или за сборную?! – обрушился на меня Санька. – Должен все отдать, сыграть "через не могу", а не смотреть, кто пришел на тебя любоваться!

Ну да, конечно-конечно, на тебя бы я посмотрел, если б Машка за тобой по пятам не ходила.

– А на Машу я во время игры никакого внимания не обращаю. – В чем-в чем, но в угадывании моих мыслей Сане надо было отдать должное. Или я так прямолинейно мыслю...

– Мироновой и сегодня не видать, – заметил Сергей Никитич.

– Так и он сегодня не за сборную играет, – не унимался Санька. – Сегодня на него ответственность не давит!.. А результат – тот же.

– Сегодня я для Наташи играю, – нашелся я.

– Ну так она должна быть довольна, – обрадовался Санька. – Ты сегодня целых три раза был в центре внимания: когда посреди поля без мяча на ровном месте поскользнулся, когда со своим же игроком столкнулся (вот с этим, Васильковым, – вот два клоуна!) и еще когда одним пасом всю команду отрезал и чужого нападающего один на один со своими воротами вывел.

– А, вот как все было? А я-то думал, там в наших воротах еще вратарь стоит...

Этого Санька вынести не мог и хотел драться, но между нами как-то незаметно оказался Сергей Никитич.

– Я вчера был в РОНО, – сообщил он. Можно было бы совсем о субботе не рассказывать, если бы он этого не сказал. – Официально объявили итоги по подвижным играм. Наши – на четвертом месте. Нам добавили тридцать секунд.

Несмотря на то, что такой исход, в общем, был вполне ожидаемым, молчание продолжалось довольно долго. Наконец Генка прервал его совсем уж глупой фразой:

– Но ведь мы подсчитывали – наши на третьем месте...

– А вы видели протокол? – перебил я.

– Видел, конечно, – ответил Сергей Никитич. – Протокол в порядке, ни единого исправления. И все подписи на месте! Я свою минут пять изучал: ну моя подпись, ничего не сделаешь! А результаты другие.

– Когда можно будет посмотреть протокол? – спросил Санька.

– В понедельник.

– А мы в понедельник переписываем контрольную по математике...– напомнил я в шутку.

– Не буду я переписывать никакую контрольную! – закричал Санька. Он на все слишком энергично реагировал: еще не отошел от нашего проигрыша. – Я ее правильно решил, почему я должен ее переписывать!

– Да о чем разговор, – сказал Генка, – перепишем, потом сходим в РОНО...

– Я тебе перепишу, я тебе перепишу! – возмутился Санька. – Каждый, кто пойдет переписывать контрольную, будет считаться предателем десятого "В"!

А Генка вместо ответа снова запустил в Саньку кроссовком. Санька погнался за ним, но Генка бегал быстро; так они и носились вокруг поля, пока Саньке это наконец не надоело. Тогда он остановился и неспеша направился к нам, отряхивая бутсы от комьев грязи и приговаривая:

– Да пусть переписывает, мне-то что, хоть два раза...

*****

В раздевалке к нам подошел Антоша с какими-то листками в руке.

– Я вот тут прикинул, по поводу чемпионата района... – начал он.

Санька взял у него листок, изучил, вернул, сформулировал:

– Таблица розыгрыша. Мы делим первое место с Грэгом. Но у Грэга и Резеды еще игра между собой в запасе.

Потом он вдруг задумался, снова выхватил листок у Антоши, долго глядел на столбики цифр, а потом опустился на скамейку с каким-то странным выражением лица. Я забрал у него листок. Верхняя часть таблицы выглядела так:

		Выигрыши	Ничьи	Поражения	Мячи	Очки
1	Грэг (1200)	3	1	0	9-2	7
2	Мы (781)	3	1	1	10-6	7
3	Резеда (720)	2	1	1	6-5	5

– При равенстве очков считается разность мячей? – уточнил я.

Антоша кивнул.

– А если и разность одинаковая?

– Тогда у кого больше забито. То есть 11-7, например, лучше, чем 10-6.

Я отложил листок и принялся укладывать бутсы в сумку. Антоша смотрел выжидательно, а Санька никуда не смотрел. Подошел Сергей, тоже взглянул на таблицу, за ним – братья Петровы...

– Ты хочешь сказать, – повернулся я к Антоше, – что если Резеда выиграет у Грэга, то у нас троих будет по семь очков? И если при этом Резеда выиграет у Грэга четыре мяча, то мы останемся третьими лишними?

Антоша покачал головой, а Сергей воскликнул:

– Это невозможно! Резеда вообще не может выиграть у Грэга. Не то что четыре мяча!

Антоша снова покачал головой.

– Не забывайте, что если выигрывает Резеда, то его разность увеличивается, но разность Грэга при этом уменьшается. У нас сейчас +4, у Резеды +1, если он выигрывает четыре мяча, то у него становится +5. А у Грэга сейчас +7, если он проигрывает четыре мяча, у него становится +3, и тогда он – третий лишний!

И он снова посмотрел на меня выжидательно.

– Ну, продолжай, продолжай, – проговорил Санька, не поднимая головы. Он уже все понял.

– Итак, если Резеда с компанией выигрывают два мяча или один, то им этого недостаточно, – продолжил Антоша. – Если четыре и больше, – он поднял руку, останавливая протестующий возглас Сергея, – то вылетает уже Грэг...

– Но если Резеда выигрывает у Грэга три мяча, то у нас у всех становится разница +4, – закончил я. – И тогда приходится считать забитые мячи...

– Кроме того, в этом случае у Резеды и Грэга вообще будут одинаковые показатели, – добавил кто-то из Петровых. – Просто по математике.

– Просто по математике, – подтвердил Антоша. – Если Резеда выигрывает 3:0, то у него и у Грэга 9-5, а у нас 10-6, и мы – первые, а они пусть между собой разбираются, кто третий лишний. А если 4:1, то у нас у всех по 10-6. Абсолютно равные результаты. В этом случае – переигровки...

Он замолчал, и все замолчали, глядя на пресловутый листок с таблицей, который таил в себе какую-то беду, до сих пор невысказанную, или недосказанную...

Санька поднялся и с размаху бросил бутсу об пол.

– Ну, так и будем молчать? – вопросил он, обведя глазами раздевалку. – Или на большее у вас фантазии не хватает? Или просто боитесь вслух говорить, что если будет 5:2, то мы остаемся третьими лишними?!

– Да, – кивнул Антоша. – Я про это и хотел сказать. Если 5:2 в пользу Резеды, то у них с Грэгом 11-7, а у нас остается 10-6. И мы на третьем месте.

И он растерянно развел руки в стороны – словно бы он был виноват в этой возможной неудаче.

– Ну, чего молчишь? – зло крикнул Санька, глядя на меня. – Играть надо было, а не о Мироновой думать! Один мяч всего надо было забить! Всего один еще мяч! И ничего бы это не было. Неужели непонятно?! Или у тебя с арифметикой плохо?

– Успокойтесь, – сказал Сергей. – Вы, статистики, хватит цифрами играть. Вы всерьез думаете, что 720-я школа у 1200-й может выиграть 5:2? Мы же играли с обоими! Разве не видно было, насколько у Грэга команда сильнее?

– Они за весь турнир только два мяча пропустили, – добавил Антоша. – Оба – от нас, от Сергея. Это за четыре игры! А теперь они в одной должны пять пропустить?..

Он не хотел в это верить и теперь убеждал себя и остальных. Но не зря ведь он затеял этот разговор...

Санька швырнул о пол вторую бутсу, и ему полегчало.

– Слушайте, вы меня поражаете, – заявил он, уже, впрочем, намного спокойнее. – Ну просто как дети малые! "Эу, ребза, айда в тубзик!" Детский сад какой-то, честное слово. Разумеется, 720-е никогда не забьют Грэгу пять мячей. Мало того, навряд ли они вообще способны выиграть у Грэга. Разве что ускрестись в один мячик... Но! Но это все при одном условии – если они будут играть честно! А если они тоже считать умеют? Слушайте, вот мне интересно: то, что я сейчас говорю, это действительно только мне пришло в голову? Ну правда! Ну не верится же.

– Когда они играют? – спросил Сергей.

– В следующую пятницу, – ответил Антоша, заглянув в блокнот.

– Ничего не будет, – сказал Сергей. Циник и скептик по жизни, он искренне верил в чистоту единственной игры. Почему?

[17.11.1991 *** По мнению ингушской стороны, после принятия в России закона о репрессированных народах часть Северной Осетии, откуда ингуши были высланы, должна быть им возвращена. Осетины же считают эту землю исконно своей. В связи с ростом напряженности в Северной Осетии введены чрезвычайное положение и комендантский час. *** В связи с наплывом во Владикавказ беженцев из Цхинвали плотность населения в Северной Осетии стала одной из самых высоких в мире. На осетино-грузинском фронте в Южной Осетии продолжается стрельба. *** В Москве +5°С, туман, вечером дождь.]

А вот про воскресенье написать нечего. Ну просто абсолютно нечего. Наверно, в дальнейшем придется отказаться от рассказа о каждом дне. Ну ладно, идем дальше.

[18.11.1991. *** По мнению В. Квинта, автора статьи в американском журнале "Форбс", тайные запасы КПСС, вывезенные за границу, включают по меньшей мере 60 тонн золота, 8 тонн платины и 150 тонн серебра. Средства компартии в сейфах западных банков оцениваются им в размере от 15 до 50 миллиардов долларов. *** В Москве сегодня +5°С, сухо.]

...И сражаясь за красоту, дурни подняли пыль.

В. Троегубов, "Vinus Memoirs"

Девятый год я учусь в одной и той же школе. Девятый год хожу утром одной и той же дорогой. Должно быть, смогу пройти ее и с закрытыми глазами...

Сейчас, в ноябре, то короткое время, когда солнце встает позже, чем обычные горожане выходят из своих домов. Москвичи торопятся на работу, втискиваются в автобусы или бегут до метро, едут в полных вагонах... И сейчас, в этих предрассветных сумерках, их лица, невыспавшиеся и хмурые, кажутся еще более серыми... Но может быть, они взглянут на нас, идущих в школу, и лица их тронет улыбка, и они вспомнят свои школьные годы, которые теперь, наверняка, кажутся им такими безоблачными и счастливыми...

Еще немного, и я закончу школу, буду отправляться на учебу и работу другой дорогой, а по этой буду ходить редко, от случая к случаю, и эти тропиночки окрасятся для меня другими, ностальгическими красками... А пока я хожу по ней каждый день, часто не думая, а иногда, вот как сейчас, пытаясь понять, что она будет значить для меня, эта дорога, лет через пять или десять, запоминая, но никак не понимая...

Выходя из подъезда, я поворачиваю налево, не забывая при этом оглянуться: не спешит ли кто-нибудь из знакомых? Впрочем, мимо моего дома в школу ходит только Антоша, а он обычно опаздывает. За следующим домом моя тропинка вливается в другую, побольше, по которой ходят братья Петровы. Я часто встречаю их: впереди младший Вася, размахивающий мешком со сменкой и то и дело оборачивающийся к старшим, которые шествуют сзади и всегда что-то живо обсуждают, физику ли, математику, а может быть, например, геополитику. Через пару сот метров эта тропа, в свою очередь, соединяется с асфальтовой дорожкой, и здесь я начинаю вытягивать шею, всматриваясь вдаль: не покажется ли милый силуэт, который я не спутаю ни с каким другим, не видна ли стройная фигурка Наташи Александровой? Здесь же я встречаю Генку и Сергея: они живут с Наташей в одном доме и часто идут в школу вместе с ней; раньше это меня просто угнетало... Наконец, со многими, почти с половиной класса, мне не по пути, и мы встречаемся с Санькой, Машей и другими только у входа в школу. Но прежде, чем я смогу увидеть кого-то из них, покажется сама школа, вот уже сейчас, за этим двенадцатиэтажным домом, сначала спортзал, потом и основное здание, и по зажженным или незажженным окнам в коридорах и кабинетах я определю, рано или нет иду я сегодня на учебу...

Еще минута, и я потяну на себя дверь, которая когда-то давно казалась такой тугой, и в нос мне ударит запах, который не спутаешь ни с каким другим – запах школы. Некоторые станут уверять вас, что это запах подгоревшей каши из столовой. Не верьте! Эти же чудаки искренне считают, что вокзал, например, пахнет соляркой и креазотом. Как они заблуждаются! Нет же, нет, вокзал пахнет дорогой, путешествием, походами, морем, горами, новым и неизвестным, и он же пахнет предчувствием возвращения, тоской по дому, надеждой и мечтой... А школа – да что выдумывать, она пахнет школой.

Я иду, хромая (коленка разболелась после субботнего футбола – наверно, от него стоило воздержаться), и гляжу по сторонам, и размышляю... о чем? о времени, о судьбе, о Родине?.. Да, дорога знакома до боли, я замечу каждую обломившуюся веточку на пути, а если не замечу, то хотя бы корочкой почувствую: что-то изменилось, что-то не так... вот как сейчас. Нет, все ветки оставались на месте, но вдоль спортзала, в обратном от входа в школу направлении, образовался целый муравьиный ручеек школьников. И они не хотели покурить перед уроками, нет, они хотели чего-то совсем другого. И я сразу понял: что-то не так.

Рядом с окнами туалетов с пятого по первый этаж была протянута металлическая лента – громоотвод. С ее помощью несколько ребят – класса шестого-седьмого – пытались забраться в туалет второго этажа, причем большинству это удавалось, хотя некоторые и сваливались обратно на землю. Подойдя поближе, я увидел, что в окне туалета показался кто-то из старшеклассников и закрыл его.

Конечно, такой оригинальный способ входа в школу был связан не с желанием развлечься, а, скорее всего... скорее всего, с новым этапом кампании по борьбе за чистоту школы – поголовной проверкой сменной обуви. Еще в пятницу ничем подобным и не пахло, а сегодня, видимо...

Поток учащихся вдоль спортзала к окнам туалета не прекращался, теперь (уже, наверно, с четвертого этажа) приятели сбрасывали им свои мешки со сменкой.

Я подошел к подъезду школы. Несколько компаний стояло перед входом, живо обсуждая очередной каприз администрации. Составлявшие компании ученики сменки не имели и о том, что ее будут проверять, предупреждены не были тоже. Наших вроде бы не было, что и понятно: эти игры со сменкой все-таки для малышей, а не для десятиклассников. Я вошел в школу, поздоровался за руку с каждым из трех стоявших при входе дежурных из восьмого "А" (они, конечно, не предлагали мне отчитаться о наличии сменной обуви) и думал уже спокойно пройти наверх, но дело оказалось хуже, чем можно было предположить. Вход в школу сегодня имел более одной степени защиты. Несколько учителей, кучкой стоявших здесь же, у входа, орлиным взором впивались в каждого входящего, по размеру предъявляемого мешка со сменкой и по выражению лица выискивая нонконформистов. И они остались, видимо, недовольны тем, как легко я прошел через первый кордон. Одна из них, математичка Рогова, очень толстая и глупая, окликнула меня:

– Метелкин! Где твоя сменка?

Рогова никогда не вела у нас математику, но меня знала. Однако, сейчас мне совсем не льстила такая популярность.

Во-первых, не люблю, когда мало знакомые люди говорят мне "ты". И даже на "ты", но по имени – еще куда ни шло, но на "ты" и по фамилии – это, по-моему, ненормально. Тома на первом же уроке спросила, как мы хотели бы, чтобы она к нам обращалась: на "ты" или на "вы". До нее на "вы" к нам обращалась только молоденькая школьная медсестра Нина, но это все равно никого не радовало – приятных поводов для общения с ней было немного. Правда, в десятом классе многие уже учились на курсах в разных ВУЗах, где преподаватели то ли по забывчивости, то ли ради дешевого понта, то ли еще зачем-то обращались к абитуриентам на "вы". Все-таки, когда Тома спросила: на "ты" или на "вы", мы не раздумывая выбрали первое, попутно заметив ей, что никакие другие учителя подобных вопросов нам не задавали. Тогда она очень обстоятельно объяснила, почему до сколько-нибудь близкого знакомства или налаживания деловых отношений "ты" можно говорить только равному, то есть тому, кто и тебе может ответить "ты". Нельзя, следовательно, говорить "ты" не только значительно старшему, но и значительно младшему, а также тому, кто не может позволить себе "ты" по служебному положению. Иначе, утверждала она, между собеседниками немедленно возникает дистанция, которую уже невозможно преодолеть. "Но у нас не было никакой дистанции с Викторией Сергеевной", – заметил кто-то, и Томе пришлось еще раз объяснять, что речь идет о мало знакомых людях, или о тех, кто еще не договорился о форме общения. "Поймите, главное – договориться, – убеждала она. – А пока не договорились, можно говорить "ты" только будучи полностью уверенным, что и человек может ответить вам "ты"!".

Ну вот, а с Роговой мы пока ни о чем не договаривались. Кроме того, я не люблю глупых вопросов. И наконец, если честно, эта Рогова мне никогда особенно не нравилась.

– У тебя есть с собой сменка? – повторила она.

– У меня нет с собой сменки по причине отсутствия ее вообще, – ответил я.

– Так иди за ней домой. – Она, видимо, не поняла.

– У меня вообще ее нет, – сказал я. Я не обманывал: просто в данный момент сложилась такая ситуация. С обувью было тяжело. Кроссовки порвались, выходные туфли – жаль, а ходить в школу в кедах я как-то еще не готов... как и в бутсах.

– То есть как – вообще нет? – удивилась Рогова. – Но есть ведь распоряжение директора о том, что все должны ходить в сменной обуви (вот еще новости). Школа ведет борьбу за чистоту в школе. А от грязи у детей бывает сколиоз! В общем, разговаривай с Лидией Васильевной.

Завуч Лидия Васильевна говорила в это время с Веней Петровым. Большинство учителей с Веней разговаривать не любило, потому что это было очень трудно – его переспорить. До Саньки ему, может быть, еще и далеко, но Санька – это Санька, а Веня зато лучше всех в классе знает математику. Ну, и язык у него подвешен неплохо.

– Вот, еще один, – радостно сказала Рогова, подводя меня к завучу.

– Ага, Метелкин? Так, а ты, Петров, иди домой, с тобой невозможно разговаривать. – Веня поздоровался с входящим Санькой (тот показал дежурным какой-то мешок) и вышел из школы. – Ну, Метелкин, у тебя тоже нет сменки?..

Нет, она у меня есть, просто я решительно протестую.

– Ты не можешь купить обувь?..

А я что, похож на мажора?

– Что ты молчишь?..

А вы даете мне рот раскрыть?

– Есть распоряжение директора, и учителя, как видишь, его первые выполняют.

Действительно, все они были в каких-то туфлях.

– Вот домой вы все приходите – уличную обувь снимаете. Не в этом же ходишь, да? А что же, в школе чистота не нужна? Или вам хочется заработать сколиоз?

К нам приближалась сама автор распоряжения.

– Вот, Ирина Львовна, еще один нарушитель дисциплины, – сказала завуч. Я чувствовал себя эстафетной палочкой.

– Так, Метелкин. И заметьте, Лидия Васильевна, опять десятый "В". Видимо, у Тамары Андреевны воспитательная работа явно не на первом месте. Ну что, Метелкин, где твоя сменная обувь?

– Я думаю... – начал я.

– А здесь не надо думать, – заявила Ирина Львовна, – здесь надо выполнять распоряжения директора, и все.

– Во-первых, – сказал я, – думать надо всегда (директриса удивилась: что-то новое). Во-вторых, было бы странно, если бы у учителя литературы на первом месте стояла воспитательная работа ("Ах он хам!" – подумала директриса). А в-третьих, что делать тому, у кого нет сменной обуви?

– Но ведь дома ты ходишь не в уличной обуви, – сказала Ирина Львовна. – А чем школа хуже? Или ты не знаешь, что такая болезнь, как сколиоз, развивается именно от грязи, то есть от того, что ученики не переодевают обувь?!

"Идиоты", – подумал я и выпалил:

– А дома я хожу, к вашему сведению, в халате и в тапочках! А с распоряжением директора неплохо бы знакомить тех, кого оно касается, несколько заранее...

– Метелкин, вот слушаю я тебя и удивляюсь: откуда в тебе столько дерзости, столько вольности, переходящих подчас просто в грубость!

– А я вам скажу, откуда, – обрадовалась завуч. – Я всегда не одобряла методов Виктории Сергеевны. Она никогда эту вольность не пресекала. Да и Тамара, как ее, Андреевна эту традицию продолжает. Откуда же взяться элементарной вежливости? Не с потолка же.

– Виктория Сергеевна, должен вам заметить, – обозлился я, – никогда не ставила знака равенства между грубостью и вольностью. Вольность – прекрасное слово, никого нельзя обвинить в вольности! Кстати, не вы ли, Лидия Васильевна, три дня назад говорили мне, что Виктория Сергеевна просила вас помочь нашему классу, и вы обещали сделать все возможное?! Я думаю, что вы обманывали меня.

Больше говорить было не о чем, и я вышел из школы.

Теперь одна из группок была нашей. К удивлению, я увидел среди ребят Саньку.

– Ей слово "вольность" кажется ругательным! – возмущался Веня. Значит, они не меняют репертуар. Получается, они думали, что то, что не прошло с Веней, пройдет со мной? Ой, мне смешно.

– Да они просто дуры! – кричал Санька. – Не пускать детей в школу! Нормальный человек не догадается!

– Да не обращайте вы на них внимания, – говорил Сергей. – Зайдем спокойно на первой перемене.

– Сань, а ты-то чего? – спросил я, подходя. – Ты ж вроде прошел.

– Это я только здесь показал мешок. Мне Антоша из туалета выкинул – он, ботаник, сменку носит. И мы с Кахой разделили ее: один кроссовок ему, один мне, у него и пакет был, куда положить. И он пошел после входа налево и прошел, а я – направо, а там перед лестницей стоит эта дура Мария Ивановна и тоже у всех сменку проверяет. "Что это, – говорит, – у тебя ботинки мокрые, как будто ты в них по лужам шел, подозрительно!" Я говорю: "Это сменка!" Она говорит: "Не верю; показывай ту, уличную". Я говорю: "А уличной у меня нет, я прямо в сменке пришел". Не буду же я ей показывать Антошин кроссовок и говорить, что я пришел в кроссовках и переодел их на зимние ботинки! Она говорит: "Иди домой!" Я говорю: "Да обувь-то чистая!" Она говорит: "Мне не нужно, чтобы была чистая, мне нужно, чтобы была сменная!" Согласись, Алик, такая фраза вот так, сразу, в голову не придет. Она, наверно, ее весь вечер репетировала.

*****

В РОНО, в общем-то, можно было и не ходить. Но мы соблюли все формальности: пришли, изучили протокол, убедились, что мы ничего не понимаем, и ушли. То, что подписи в официальном протоколе те же, что и в в нашем, скопированном, было несомненно: вплоть до крючочка, до палочки то же самое. А вот цифры другие. То есть и цифры те же, кроме трех результатов нашей школы. И зацепиться абсолютно не за что – ничего не исправлено, не стерто, не закрашено белой краской... Никаких улик!.

Мы ушли ни с чем. Копия протокола у нас была, так что шансы оставались. Как их только реализовать – я, например, не знал. Санька, как выяснилось, тоже.

– Ну, принесем мы на совещание в РОНО нашу копию, – говорил он, – ну, скажем: так, мол, и так, дело нечисто. А нам ответят: вы что, ребята! Вот протокол, на нем двадцать подписей, что же, их все подделали? Мы скажем: а на нашей копии три результата не совпадают! А нам ответят: а может, вы копирку подложили уже тогда, когда все расписывались? Собрали подписи, а потом, дома, на чистый лист и внесли, что хотели! Ах, какие вы нехорошие, ребята! А мы скажем: нет, что вы, мы, честное слово, так не делали! А тогда нам скажут: ну, раз вы такие умные, то давайте объясняйте, как можно этот протокол подделать? И чего мы скажем? Ничего мы не скажем. Плохо дело.

[19.11.1991. *** Нынешние цены на продукты питания в среднем вырастут втрое, – считает вице-премьер правительства России, министр экономики и финансов Егор Гайдар. Либерализация цен произойдет 16 декабря и пройдет одномоментно, но на ряд потребительских товаров (молоко, хлеб, соль, сахар, водка, растительное масло) будут установлены регулируемые цены. *** Минимальная зарплата в России выросла на 20 руб. Теперь она составляет 200 руб. *** В Москве 0°С, ясно.]

В этот день у всех учеников десятого "В" была сменная обувь. Правда, весьма своеобразная – домашние тапочки. Мужская половина к тому же была в пиджаках и при галстуках – для контраста.

– Выглядеть будем как шуты гороховые, – с сомнением заметил Ваня Петров накануне.

– Лучше быть свободным шутом, чем серьезным слугой, – изрек на это Санька.

Я пришел довольно рано. Кабинет литературы, которая была у нас первой, находился, как вы помните, рядом с кабинетом завуча; мое внимание привлек листок, прикрепленный к двери ее кабинета. Я подошел поближе. На листке каллиграфическим почерком было выведено:

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Слова "вольности святой" были подчеркнуты красным фломастером.

Ниже, под чертой, стояло:

Залогом вольности желанной,

Лучом надежды в море бед

Мне стал тогда ваш безымянный,

Но вечно пламенный привет.

Здесь были подчеркнуты слова "вольности желанной". Затем снова шла черта, а под ней – еще один отрывок:

И днесь учитесь, о цари:

Ни наказанья, ни награды,

Ни кров темниц, ни алтари

Не верные для вас ограды.

Склонитесь первые главой

Под сень надежную закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой.

Слово "вольность" было написано тем же самым красным фломастером.

Я вошел в класс. Петровы, Санька и несколько девчонок уже были там.

– Петровы, ваша работа? – спросил я, поздоровавшись. – Стихи, там, на двери?

– Вот каждый подойди и спроси, – заворчал Веня. – Нет, не наша! Пушкина и Лермонтова. Мы только несем искусство в массы.

Как выяснилось позже, если они хотели нести искусство в массы, то должны были выбрать место получше, чем дверь кабинета завуча.

Я вышел в коридор посмотреть, не идет ли Генка (он обычно приносил свежий "Спорт-Экспресс", потому что шел в школу мимо киоска). Генки не было, зато по лестнице поднималась завуч, а за ней, чуть поодаль, наша Тома. Они не видели меня, и я отошел в сторонку понаблюдать, как Лидия Васильевна прореагирует на сюрприз.

Она зажгла свет в коридоре и, увидев листок, начала читать с удивлением.

– Подождите, Тамара, как вас, Андреевна, – бросила она, не поворачивая головы, – здесь что-то интересное написано... "Вольности святой"... Это что?

– Это Пушкин, – объяснила Тома, прочитав стихи. – "К Чаадаеву". Это в школьной программе есть, – добавила она, словно оправдываясь.

– Ясно. А это? Тоже Пушкин?

– Не знаю, честно говоря, – призналась Тома, пробежав стихи глазами. – По-моему, это Лермонтов, но я не уверена...

– Так. А дальше? Что за "днесь"? Тоже Лермонтов?

– Тоже Пушкин. Ода...

– Ода?

– Да, ода, называется "Вольность".

– Как называется?

– "Вольность"... Так и называется, – добавила Тома, растерявшись.

Если бы завуч сейчас упала в обморок, Тома бы ее не удержала – все-таки Тома была очень хрупкой.

– Значит, вольность? – произнесла через несколько мгновений Лидия Васильевна. – Пушкин? – Она сорвала листок и большими шагами направилась к кабинету литературы, приговаривая: – Я вам покажу вольность!.. Я вам покажу!.. Кто это сделал?! – закричала она, входя в класс.

– А почему вы думаете, что это десятый "В"? – попыталась спросить Тома, быстро входя за ней следом. Ну, Тома, потому что она дура, но не до такой же степени!

– Кто это написал? – повторила завуч крещендо. – Или мне спросить в третий раз?!

– А я думал, вы знаете, – ответил Веня, вставая. Для меня всегда было загадкой, как братья договаривались, кто будет отвечать. На "камень-ножницы-бумага", что ли, скидывались? – Первое написал Пушкин, второе – Лермонтов, третье – тоже Пушкин...

– Значит, Пушкин?

– Да, Пушкин, был такой русский поэт в начале девятнадцатого века...

– Я прекрасно знаю, чьи это стихи, я спрашиваю, кто это написал!

– Пушкин и написал свои стихи, – невозмутимо отвечал Веня. – Или вы думаете, что он занимался плагиатом?

– Петров, прекрати валять дурака! – По имени к Петровым учителя вообще не обращались. – Ты прекрасно знаешь, о чем я спрашиваю! Твой листок?

– Был мой, а теперь можете оставить себе на память...

– Веня! – не выдержала Тома.

– А они не понимают, как надо разговаривать с учителями, – сказала завуч. – Они давно забыли про всякие границы! Призываю вас, Тамара Андреевна, обратить самое пристальное внимание на поведение! Вызовите родителей, а замечание в дневник – немедленно!

А Веня возьми и скажи:

– А у нас дневников еще в том году не было!

– Что? – крикнула завуч. – Нет дневников??? – И она уставилась на Тому, как удав на кролика, а у бедной Томы, наверно, душа ушла в пятки от этого взгляда. Здесь Веня немного просчитался.

Дневник, разумеется, был таким же символом школьной жизни, как утренник – детсадовской, а вечеринка – институтской. Иметь дневник, вообще говоря, полагалось. Другое дело, что домашние задания давно перестали помещаться в отведенные для этого клеточки дневника, а шесть строчек на день могли вызвать лишь кривую усмешку у тех, для кого восемь уроков в день стали обычным делом. Конечно, Лидия Васильевна и без Вени знала, что дневников у старшеклассников давно не существует. Учителя и сами устали писать замечания и ставить каждый урок оценки (да еще и расписываться каждый раз!). Мой последний дневник относился к восьмому классу, но и тогда к нему уже не было серьезного отношения: после каждой двойки собственноручно приписывалось что-то вроде "всех не перевешаете"; в замечаниях учителей исправлялись орфографические ошибки; на правилах для учащихся (в начале дневника), половина из которых сводилась к борьбе за дело КПСС, не осталось просто живого места от язвительных исправлений. Еще мы очень любили сами писать друг другу замечания в дневник, например: "Ел на уроке. Мешал есть учителю", или "Порвал карту указкой", или "Спал на уроке с соседкой", или что-нибудь в этом роде. Апофеозом отношения к дневникам стала фраза Саньки, выведенная им в самой последней графе моего дневника за восьмой класс, называвшейся "Итоги года": "Переведен в детский сад". Итак, Лидия Васильевна знала о ситуации с дневниками, но не могла же она упустить случая еще раз заклеймить ненавистный десятый "В". И уж конечно, она никак не ожидала услышать от Вени:

– Да ведь вы, Лидия Васильевна, отлично знаете, что во всех классах старше восьмого вы найдете не более десяти дневников – поэтому зря удивляетесь!

Лидия Васильевна побагровела:

– Да ты... как ты смеешь... да я тебя... да я... – она на секунду задумалась, вспоминая самое страшное наказание, и произнесла свирепым голосом: – Я вызываю тебя на педсовет!

– Тогда и меня вызовите, – попросил Ваня. – Я ему помогал: я фломастером подчеркивал.

– И ты приходи, – согласилась завуч. Нельзя не оценить благородного поступка Вани: вдвоем на педсовете намного легче, чем одному.

Лидия Васильевна собиралась уже уйти, комкая в руках листок с "искусством в массы", как вдруг вспомнила о сменке и посмотрела на Венины ноги... Замечательные клетчатые тапочки красовались на его ногах.

– Это что? – спросила завуч.

– Сменка, – ответил Веня.

– Это? Сменка?

– Конечно, – с готовностью подтвердил Веня. – Не думаете же вы, что я пришел в этом из дома?

– В понедельник в восемь утра на педсовете, – только и сказала Лидия Васильевна. А тут еще зачем-то пришла Мария Ивановна, увидела улыбающуюся Санькину рожу и как закричит:

– Почему вы все вчера не пришли переписывать контрольную?! Никитенко, чего ты улыбаешься, у тебя ситуация хуже всех! Ты почему не пришел?

– А вы, Мария Ивановна, сами меня вчера не пустили: вам моя сменка не понравилась. – Саня бессовестно врал: вчера, как и предсказывал Сергей, мы спокойно вошли в школу на первой перемене.

– А сегодня, кстати, у тебя есть сменка? – Мария Ивановна подошла поближе и...

– И Никитенко? – обрадовалась завуч. – В понедельник в восемь утра...

– Смотрите, и Метелкин в тапочках! – наконец заметила Мария Ивановна.

– А Метелкин вчера вообще вел себя по-хамски, – добавила завуч. – Метелкин, в понедельник в восемь утра – на педсовет.

– Лидия Васильевна, да они все в тапочках! Мы ведь не можем их всех вызвать на педсовет! Это будет не педсовет, а балаган какой-то...

– А я знаю, что делать, – обрадовала нас Лидия Васильевна. – Раз гора не идет к Магомету, то Магомет, как говорили древние, идет к горе. Мы проведем в этом классе выездной педсовет. Так что хорошо смеется тот, кто смеется последним, запомни это, Никитенко! – И завуч вышла из класса, и за ней зацокала Мария Ивановна.

⁽¹⁾ Не уходи, Джо ДиМаджио, страна осиротеет без тебя. П.Саймон, "Миссис Робинсон"

НАЧАЛО НАЗАД ДАЛЬШЕ